названные оставались главными, повлиявшими и на позднейшую историографию.
Норманистская концепция зародилась в годы бироновщины (30-е годы XVIII века). Это была эпоха повсеместного торжества абсолютизма, эпоха, когда верили, что от главы целиком зависит благосостояние государства и подданных, а любой произвол монарха оправдывался его якобы обязательно благими намерениями. Это была эпоха, когда на раздавленный аппаратом угнетения народ смотрели как на 'не способный' на какую-либо самодеятельность. А начавшееся с развитием буржуазных отношений формирование наций заключениям о 'способности' и 'неспособности' придавало и этнический характер: одни народы более 'способны', другие - менее.
Славяне попадали в число последних, германцы, у которых пробуждение национального сознания началось несколько ранее, - в разряд первых. Откровенная тенденциозность создателей норманской теории 3. Байера и Г. Миллера вызвала резкую отповедь М. В. Ломоносова, доказывавшего, что варяги-русь - выходцы с южного и восточного берегов Балтики, принадлежавшие к славянскому языку. Если учесть, что такое представление было распространено в источниках XV - начала XVIII века, причем не только славянских, то говорить о Ломоносове как о родоначальнике антинорманизма можно лишь условно: по существу, он восстанавливал то, что ранее уже было известно, лишь заостряя факты, либо обойденные, либо произвольно интерпретированные создателями норманно-германской концепции. Спор в это время довольно четко выявлял и позиции: немецкая часть Академии наук и бюрократии держалась норманизма, русские ученые и кое-кто из придворных - антинорманизма.
В XIX веке картина станет более сложной. Против норманизма выступит немец Г.Эверс, а одним из столпов норманизма станет выходец из крепостного сословия М.П.Погодин (1800-1875). Правда, его эмоциональные восклицания в защиту норманизма слишком слабо подкреплялись конкретным материалом. Он вообще считал, что 'главное, существенное в этом происшествии, относительно к происхождению Русского государства, есть не Новгород, а лицо Рюрика, как родоначальника династии'. 'Младенец Рюриков, Игорь, - поясняет эту мысль Погодин, - с его дружиною есть единственный ингредиент в составлении государства, тонкая нить, которою она соединяется с последующими происшествиями. Все прочее перешло, не оставив следа. Если бы не было Игоря, то об этом северном новгородском эпизоде почти не пришлось бы, может быть, говорить в русской истории или только мимоходом'. Иными словами, норманское участие в сложении государства сводится у Погодина к происхождению государя.
В наше время многие из тех, кто отводит норманнам куда большую роль, кто признает норманской не только династию, но и дружину и вообще социальную верхушку, не считают себя норманистами. Это произошло потому, что вопрос о составе социальной верхушки стал отодвигаться как несущественный, а внимание сосредоточилось на отыскании элементов социального неравенства, которое должно вести к образованию классов и государства.
Спор норманистов и антинорманистов действительно не может теперь восприниматься так, как это было в прошлом столетии. Возможности князя с дружиной вовсе не были столь беспредельными, как это казалось дворянско-буржуазным историкам и социологам. Внутренние законы развития общества в конечном счете преодолевают внешнее воздействие. Но только в конечном счете. А живущее поколение может и не дождаться торжества исторической закономерности, потому что на пути ее встанет какая-то извне появившаяся сила.
В старой норманистской литературе обычно подчеркивался благодетельный характер норманского завоевания или просто утверждения норманнов на верху социальной лестницы. Но в отдельных работах и публицистических сочинениях просматривалось и чисто расистское упоение превосходством силы. Антинорманисты обычно указывали на отсутствие германизмов в языке, языческих культах, вообще в культуре.
Нынешние неонорманисты часто этим аргументам противопоставляют указания на то, что норманны и всюду в Европе не оставили никакого следа. Только это утверждение неверно. Норманны всюду оставили след, и след кровавый, разрушительный. Правильным было бы сказать, что они нигде не играли созидательной роли. А такой вывод будет полезен для сопоставления с тем, что происходило в Восточной Европе. Он, во всяком случае, должен учитываться нынешними приверженцами идеи 'норманно-славянского синтеза', пытающимися представить дело таким образом, будто известные всей Европе кровожадные разбойники сразу 'размякли',