Семир

Юг Индии

ответил он с улыбкой,— а в России нищих нет?' Я отвечала, что раньше действительно почти не было: 'В советское время была хорошая система социальной защиты. Сейчас есть, а но у нас хуже отношение к нищим. В Индии это культурная традиция, здесь можно жить на улице и питаться на подаяние. В России на улице жить нельзя. Нищие могут представить опасность, например, разводя на чердаках костры...'— но это было несколько в сторону: сходу описать кардинальную разницу между индийскими садху и русскими бомжами я не могла. Реже в поездах просили милостыню женщины с детьми, но они при этом красиво пели, или раздавали листки с просьбой о благотворительности в напечатанном виде — и в целом это выглядело куда позитивнее, чем выканючивание: 'Люди добры!' в нашем метро. Апелляция к жалости — чисто русское явление. В Индии она не требуется.

'Вы знаете, Индия и Россия — друзья,— сказал мой сосед (в стиле: Хинди-Руси — бха бхай!) — Настоящие друзья: мы относимся к России не так, как к Европе или Китаю'.— 'Русские и индусы похожи,— подтвердила я.— У европейцев совсем другой менталитет. И у китайцев — тоже'. Эта тема вызвала отклик и другого соседа, молодого студента, поначалу безучастно отсыпавшегося на своей третьей полке и не вписавшегося в общий контакт: он проснулся и попытался угостить окружающих, когда все уже поели. Но когда речь зашла о дружбе Индии и России, он с жаром принялся рассказывать о том, как студенческие демонстрации поддерживали Россию против Америки во время холодной войны и других конфликтах.

А пожилой сосед спросил: 'Когда в России было лучше жить: до перестройки или после?' Мой молодой попутчик также выразил к этому вопросу живой интерес. 'Это сложный вопрос,'— ответила я: да, недаром в советские годы для выезжающих за границу проводилась политинформация! И в русской манере ругать все у нас происходящее я откровенно сказала, что появившаяся у нас гласность уже на исходе, если не считать, что она кончилась вместе с расстрелом парламента в 1993 году. Система социального обеспечения, медицины и образования, пришла в упадок. Что же касается экономики, то пока роста производства нет. 'Если социализм имел недостатки, то дикий капитализм не лучше,'— сказала я. 'То есть, не лучше?'— подытожили индусы. 'Вероятно, нужна альтернатива.'

'Вы видите её в Индии?'— спросил пожилой индус. Он считал Индию демократической страной — быть может, единственной и самой свободной в мире. В 1990-92 годах в Индии был экономический кризис, но начиная с 1993 года, после смены правительства, постепенно идет экономический подъём.

Тут у меня возник вопрос о западном влиянии, но индусы сказали, что американского влияния на свою страну никак не ощущают. 'А Пакистан или в фильмах, например?' По поводу разжигания национальной розни пожилой индус согласился, заметив, что большинство населения там индусы. 'А фильмы — это фантазии (сны, не имеющие ничего общего с жизнью)',— сказал студент. 'Да я вижу,— сказала я.— Когда я в прошлый раз была в Варанаси, это меня порадовало. Но сейчас, когда я была на юге, в западной части, я вижу черты западной цивилизации: в торговле или строительстве... Культурное влияние-то есть',— индусы не спорили, но в целом были убеждены, что все западное идет мимо настоящей Индии, как это всегда и было в истории.

Но главное, чем меня порадовали индусы — тем, что они душевно включались в политические вопросы, в отличие от равнодушия к этому (точнее душевной ограниченности, замкнутости) западных людей, с которыми я в дороге имела возможность контактировать. Воодушевленная нашим межнациональным единством, я даже сказала, что было неплохо, если бы реализовалась идея союза России, Индии и Китая, возникшая во время вторжения США в Югославию. Пожилой индус был совершенно с этим согласен, хотя ранее и упоминал о разногласиях Индии и Китая.