Карлос Кастанеда

Внутренний огонь (Часть 2)

к этому. Было очевидно, что

он не хочет больше это слышать. Он сдвинул мой уровень сознания и сказал,

что если бы я увидел человеческий образ, то понял бы все, что он делает, и

что освободило бы от многих лет труда.

Он дал мне подробное объяснение того, что же такое человеческий

образ. Он говорил тогда о нем не в смысле эманаций орла, а в смысле

энергетического образа, который служит для печати качеств человечности на

аморфной капле биологической материи. Наконец я понял это его объяснение,

особенно после того, как он опять описал человеческий образ, используя

механическую аналогию. Он сказал, что тот подобен гигантской матрице,

штампующей бесконечно человеческие существа, как если бы заготовки

подходили к нему по конвеерной ленте. Он живо изобразил этот процесс,

стискивая свои ладони, как если бы матрица, формирующая людей, соединяла

всякий раз две свои половины. Он сказал также, что все виды имеют свою

собственную форму и что всякий индивид каждого вида формуется в условиях,

характерных для его рода.

Затем он начал чрезвычайно беспокоящее объяснение относительно

человеческого образа. Он сказал, что как древние видящие, так и мистики

нашего мира имеют одно общее свойство: они были способны видеть

человеческий образ, но не поняли, что это такое. Веками мистики давали нам

волнующие отчеты о своих переживаниях, однако эти отчеты, как бы они ни

были прекрасны, страдали от большой и безнадежной ошибки в допущении, что

этот образ - всемогущий и всеведущий творец. Такой же была интерпретация

древних видящих, которые называли человеческий образ 'добрым духом',

'защитником человека'.

Он сказал, что у новых видящих оказалось достаточно трезвости, чтобы

видеть человеческий образ и понять, что он такое. То, к чему они пришли,

это то, что человеческий образ - не творец, а образ всех человеческих

атрибутов, о которых мы можем думать, а о некоторых из них мы даже

неспособны и помыслить. Образ - это наш бог, поскольку мы то, что он

изображает на нас, а не потому, что творит из ничего по своему образу и

подобию.

Дон Хуан сказал, что, по его мнению, падать на колени в присутствии

человеческого образа отдает высокомерием и человеческой самоцентричностью.

Когда я услышал объяснения дона Хуана, я ужасно забеспокоился. Хотя я

и не считал себя практическим католиком, я был поражен его

святотатственными выводами. Я вежливо его выслушал, но ждал паузы в

заградительном огне его святотатственных суждений, чтобы сменить тему. Но

он продолжал повторять свое безжалостным образом. Наконец я прервал его и

сказал: 'я верю, что бог существует'.

Он возразил, что мое убеждение основано на вере и, как таковое,

является вторичным, а следовательно, ничего не вносит нового. Он сказал,

что мое верование в существование бога, как и каждого другого, основано на

слухах, а не на моем видении.

Он уверил меня, что если бы я даже мог видеть, то допустил бы тот же

просчет, какой допустили мистики: каждый, кто видит человеческий образ,

автоматически допускает, что это бог.

Он назвал мистический опыт случайным видением, краткосрочным делом,

которое вообще не имеет значения, поскольку оно результат случайного

движения точки сборки. Он уверял, что только новые видящие действительно

являются теми, кто может вынести справедливое суждение по этому вопросу,

поскольку они отвергли случайное видение и способны видеть человеческий

образ так часто, как хотят.

Поэтому они увидели, что то, что мы называем богом - это только

статический прототип человечности без всякой власти, так как человеческий

образ ни при каких обстоятельствах не может помочь нам, вмешиваясь за нас,

отвергая наши злодеяния или вознаграждая как-либо. Мы просто результат его

печати - мы его отпечаток. Образ человека - это точно то, что говорит это

слово, это образец, форма, слепок, группирующие связку нитеобразных

элементов, которую мы называем человеком.

То, что он сказал, погрузило меня в состояние большого отчаяния, но

мои истинные мучения его, казалось, мало трогали. Он продолжал колоть меня

тем, что называл непростительным преступлением случайных видящих, которые

заставили нас сфокусировать свою невозместимую энергию на чем-то, что

совсем не имеет энергии сделать что-либо.