Карлос Кастанеда

Внутренний огонь (Часть 2)

я был уже

так расстроен, что мог накричать на него, он заставил меня сместиться в

еще более глубокое состояние повышенного сознания. Он ударил меня справа

между подвздошной костью и реберной клеткой. Этот удар ввел меня в

состояние парения в лучезарном свете, в чистом источнике, исключительно

мирном и благодатном. Этот свет был небом, оазисом в окружающей темноте.

По моим субъективным оценкам я видел этот свет неизмеримо долго.

Великолепие этого зрелища было выше всего, что я могу сказать, и все же я

не могу выразить того, что же придавало ему такую красоту. Затем пришла

мысль, что его красота исходит из чувства гармонии, из чувства мира и

отдыха, из чувства прибытия в гавань и, наконец, безопасности. Я

чувствовал себя совершающим вдохи и выдохи легко и покойно. Какое

великолепное чувство полноты! Я знал без тени сомнения, что стою лицом к

лицу с богом, источником всего, и я знал, что бог любит меня - бог есть

любовь и всепрощение. Этот свет омывал меня, и я чувствовал себя чистым,

свободным. Я бесконтрольно плакал, главным образом о себе: видение этого

великолепного света заставило меня почувствовать себя недостойным,

мерзким.

Внезапно я услышал в ухе голос дона Хуана. Он говорил, что мне нужно

выйти за пределы образа, что образ - это только стадия, остановка, которая

временно дает мир и безмятежность тем, кто отправляется в неведомое, но

что она бесплодна, статична, что это только плоское отражение в зеркале, и

само зеркало - в нем отражается человеческий образ.

Я страстно отверг то, что сказал дон Хуан. Я взбунтовался против его

богохульственных, святотатственных слов. Мне хотелось ответить ему, как

следует, но я не мог разорвать связывающую власть своего видения: я был

пойман ею. По-видимому, дон Хуан точно знал, что я чувствую и что я хочу

сказать ему.

- Ты не можешь выругать нагваля, - сказал он мне в ухо. - именно

нагваль помог тебе видеть - методика нагваля, власть нагваля. Нагваль -

твой проводник.

В этом месте я осознал нечто относительно голоса, который слышал в

ухе: это не был голос дона Хуана, хотя он звучал совсем так же, как его

голос. Во всяком случае голос был прав: зачинщиком этого видения был

нагваль Хуан Матус. Его методика и его власть позволили мне видеть бога.

Он сказал, что это не бог, а человеческий образ. Я знал, что он прав, и

все же я не мог признать этого, и не от раздражения или упрямства, а из

чувства предельной преданности и любви к божеству, которое было передо

мной.

Пока я созерцал этот свет со всей страстной силой, на какую был

способен, свет, казалось, сконденсировался, и я увидел человека, сияющего

человека, излучавшего благодать, любовь, понимание, искренность, истину -

человека, который был соединением всего доброго.

Воспламенение, какое я почувствовал, увидев этого человека, было

намного выше всего, что я когда-либо переживал в своей жизни, и я упал на

колени: мне хотелось поклониться олицетворенному богу, но дон Хуан

вмешался и постучал по верху левой части моей грудной клетки вблизи

ключицы - и я потерял видение бога.

Я остался с мучительным чувством, смесью угрызений совести,

возвышенного волнения и сомнений. Дон Хуан осмеивал меня: он называл меня

набожным и беспечным и сказал, что из меня вышел бы великий священник, ну

а теперь я смогу стать духовным вождем, у которого был случай видеть бога.

В язвительном тоне он советовал мне начать проповедовать и описывать всем

то, что я видел.

Очень небрежно, но очевидно заинтересованно он сделал одно замечание,

которое было полувопросом-полуутверждением:

- Ну, а человек? - спросил он. - можешь ли ты забыть, что бог -

мужчина?

Огромность чего-то неопределенного начала прорезываться во мне, пока

я входил в состояние повышенной ясности.

- Очень удобно, а? - сказал дон Хуан, улыбаясь. - бог - мужчина.

Какое облегчение!

Рассказав дону Хуану теперь о том, что я вспомнил, я спросил его о

том, что меня так поразило. Чтобы увидеть человеческий образ, я, очевидно,

должен был пройти через сдвиг точки сборки: воспоминание тех чувств и

осознание, какие тогда у меня были, оставались такими живыми, что меня

охватило чувство предельной бесплодности всего. Все, что я тогда делал и

чувствовал, я чувствовал и сейчас. И я спросил его, как это возможно,