Карлос Кастанеда

Внутренний огонь (Часть 2)

что в другом мире, где же еще?

- А что будет с окружающими людьми, и зданиями, и горами, и всем

остальным?

- Ты будешь отделен от всего этого истинным барьером, который ты

разобьешь - барьером восприятия, и так же, как те видящие, которые

погребли себя, чтобы победить смерть, ты не будешь в этом мире.

Когда я услышал это утверждение, во мне разгорелась битва: какая-то

часть меня кричала, что позиция дона Хуана нетерпима, в то время как

другая вне всякого сомнения знала, что он прав.

Я спросил его, что случится, если я сдвину свою точку сборки прямо на

улице, посреди движения в Лос-Анжелесе. И он ответил с серьезным

выражением лица:

- Лос-Анжелес исчезнет, как пух по ветру, а ты останешься. В этом

тайна, которую я пытался объяснить тебе. Ты переживал ее, но ты еще не

понял ее, а сегодня поймешь.

Он сказал, что я еще не пользовался толчком земли для сдвига в другой

из великих диапазонов эманаций, но поскольку я поставлен перед

настоятельной необходимостью сдвинуться, то эта необходимость послужит мне

пусковым устройством.

Дон Хуан взглянул вверх на небо. Он вытянул вверх руки, как он делал,

когда долго засиживался и выталкивал из тела физическую усталость. Он

приказал мне выключить внутренний диалог и войти в состояние внутреннего

безмолвия. Затем он встал и начал уходить с площади: он подал мне знак

следовать за ним. Он шел по пустынной стороне улицы. Я узнал ее: это была

та же улица, на которой Хенаро дал мне свою демонстрацию настройки. В тот

момент, когда я это вспомнил, я обнаружил, что иду с доном Хуаном по

местности, к тому времени уже очень знакомой мне: пустынная равнина с

желтоватыми дюнами из того, что казалось серой.

Я тотчас вспомнил, что дон Хуан заставлял меня воспринимать этот мир

сотни раз. Я вспомнил также, что позади этого унылого дюнного ландшафта

лежит другой мир, сияющий исключительным, однородным чистым белым светом.

Когда мы с доном Хуаном вошли в него на этот раз, я почувствовал, что

этот свет, идущий со всех направлений, не был укрепляющим светом, но был

таким утомительным, что давал мне чувство священного.

Пока этот священный свет омывал меня, рассудочная мысль ворвалась в

мое внутреннее безмолвие. Я подумал, что вполне возможно, что мистики и

святые совершали это путешествие точки сборки. Они видели бога - в

человеческом образе, ад - в серых дюнах, а затем славу небес в этом

прозрачном свете.

Мои рассудочные мысли почти тотчас сгорели под напором того, что я

воспринимал. Мое сознание было захвачено множеством форм, фигур мужчин,

женщин и детей всех возрастов и других непостижимых проявлений, сияющих

ослепительным белым светом.

Я видел дона Хуана, идущего рядом и глядящего на меня, а не на

видения. В следующее мгновение я увидел его, как светоносный шар,

колеблющийся вверх и вниз в нескольких футах от меня. Этот шар сделал

неожиданное и пугающее движение и приблизился ко мне так, что я увидел его

внутренность.

Дон Хуан работал над своим светом сознания, чтобы показать мне это.

Этот свет внезапно засиял у него слева на четырех или пяти нитеобразных

волокнах. Он остался там неподвижным. Все мое сосредоточение было на этом:

что-то медленно потянуло меня, как через трубу, и я увидел олли - три

темные удлиненные твердые фигуры, волнуемые дрожью, как листья под ветром.

Их было видно на почти флюоресцирующем розоватом фоне. В тот момент, когда

я сфокусировал на них свой взгляд, они подошли ко мне, причем не

передвигаясь, скользя и перелетая, а подтягивая себя вдоль каких-то

беловатых нитей, исходивших из меня. Эта беловатость не была светом или

свечением, а просто линиями, которые, казалось, были нанесены тяжелым

меловым порошком. Они быстро рассыпались, но недостаточно быстро: олли

были уже на мне до того, как линии исчезли.

Они теснили меня. Мне стало досадно, и олли тотчас отодвинулись, как

если бы обиделись на меня. Мне стало их жалко, и это мое чувство мгновенно

притянуло их обратно. Они подошли и карабкались по мне. Тогда я увидел

нечто, что видел в зеркале на ручье: у олли не было внутреннего света - у

них не было внутренней подвижности. В них не было жизни и все же они,

очевидно, были живы. Это были странные уродливые формы, напоминающие