Флоринда Доннер

Шабоно (Часть 2)

пеленой окутывал лес, творя полупрозрачный свет, сквозь который

верхушки высоких пальм казались свисающими с небес. Шум водопадов призрачным

эхом раздавался в туманном воздухе, и всякий раз, когда я задевала ветку или

лист, на меня сыпались капельки влаги. Однако послеполуденный дождь

превратил тропу в раскисший кошмар. Я то и дело разбивала пальцы о корни и

камни, спрятанные в жидкой грязи.

Мы устроили привал, когда день стал клониться к вечеру, на полпути к

вершине. Совершенно измученная, я села на землю и стала смотреть, как

Ирамамове забивает колья в землю. У меня не было сил, чтобы помочь ему

накрыть треугольное сооружение пальмовыми листьями.

-- Ты будешь возвращаться в шабоно этим же путем? -- спросила я,

недоумевая, почему он так основательно укрепляет хижину. Для пристанища на

одну ночь она выглядела даже слишком крепкой.

Ирамамове только покосился на меня, но ничего не ответил.

-- Сегодня ночью будет гроза? -- уже раздраженно спросила я.

Неудержимая улыбка заиграла на его губах, а в лице появилось что-то

детское, когда он присел со мной рядом.

Лукавая искорка, словно он затеял какую-то проделку, светилась в его

глазах. -- Сегодня ты хорошо будешь спать, -- наконец сказал он и принялся

разводить огонь в уютной хижине. Мой гамак он повесил у задней стенки, свой

-- поближе к узкому выходу. -- Сегодня мы не почувствуем холода, -- сказал

он, ища глазами сосуд с измельченными листьями и бледно-желтыми цветами

какого-то растения, найденного им накануне на прогретых солнцем скалах у

речного берега. Он открыл калабаш, плеснул туда воды и поместил его над

огнем. Затем он тихо запел, не сводя глаз с темной кипящей жидкости.

Пытаясь разобрать слова его песни, я уснула, но вскоре он меня

разбудил. -- Выпей это, -- велел он, поднося сосуд к моим губам. -- Его

остудила горная роса.

Я сделала глоток. Вкус был как у травяного чая, горьковатый, но не

слишком неприятный. После нескольких глотков я оттолкнула калабаш.

-- Выпей все, -- стал уговаривать меня Ирамамове. -- Это тебя согреет.

Ты целыми днями будешь спать.

-- Целыми днями? -- я выпила все до дна, посмеиваясь над его словами

как над шуткой, хотя мне почудилось, что он произнес это с затаенным

коварством. Но пока до меня окончательно дошло, что он и не думает шутить,

по всему телу растеклось приятное оцепенение, перетопившее мою тревогу в

успокоительную тяжесть, от которой голова так налилась свинцом, что,

казалось, вот-вот отвалится. Представив, как она, словно шар со стеклянными

глазами, покатится по земле, я судорожно расхохоталась.

Присев у костра, Ирамамове наблюдал за мной со все нарастающим

любопытством. А я медленно поднялась на ноги. Я утратила свою физическую

сущность, подумала я.

Попытавшись двинуться с места, я поняла, что ноги меня не слушаются, и

удрученно плюхнулась на землю рядом с Ирамамове. -- Ты почему не смеешься?

-- спросила я, удивляясь собственным словам. На самом-то деле я хотела

узнать, не означает ли лопотание дождя по крыше, что пришла гроза. Я тут же

засомневалась, действительно ли я что-то сказала, ибо отголоски слов звенели

у меня в голове, как дальнее эхо. Боясь пропустить ответ, я подсела к

Ирамамове поближе.

Тишину прорезал крик ночной обезьяны, и лицо его напряглось. Ноздри

раздулись, полные губы сжались в прямую линию. Он впился в меня глазами,

которые становились все больше. В них светилось глубокое одиночество и еще

нежность, такая неожиданная на его суровом, похожем на маску лице.

Словно приведенная в движение неким неповоротливым механизмом, я с

огромным трудом подползла к порогу хижины. Мои сухожилия будто кто-то

заменил эластичными струнами. Я с удовольствием чувствовала, что могу

растянуться в любом направлении, принять самые нелепые, самые невообразимые

позы.

Из висящего на шее мешочка Ирамамове отсыпал на ладонь эпену, глубоко

втянул галлюциноген в ноздри и запел. Я ощутила его песню в себе и вокруг

себя, почувствовала ее мощное притяжение. Без тени сомнения я отпила еще из

сосуда, который он поднес к моим губам. Темное варево больше не горчило.

Мое ощущение времени и пространства совершенно перекосилось. Ирамамове

и костер оказались так далеко, что меня одолел страх потерять их в ставшей