тылу. Он не был воином, и с радостью выбрал второе. Я
спросил его, что он думает о большевиках по сравнению с Добровольцами, и он
ответил, что для него главным было то, что большая часть заводов в
большевистской России не работала, тогда как в антибольшевистских районах
хотя бы в и какой-то степени, но наоборот. Кроме этого его ничего особенно
не интересовало. Я спросил, кто, как он думает, будет победителем. 'О, --
ответил он, -- конечно, большевики. Вы видите, у них есть теплая одежда'.
С триумфом я появился дома вместе с моей 'тонной угля, к большой
радости меня самого и моих друзей. На этот раз чистейший апломб прорвался
сквозь сети формальных процедур России, и мы сделали за один день то, что с
менее агрессивными методами могло бы занять месяц или даже два. На радостях
мы позвали того, кто следил за пожаробезопасностыо дома. Это был молчаливый
мужчина из Москвы, запачканный угольной пылью. Для него, привыкшего иметь
дело с дровами, угольное топливо было тем, что превышало его возможности, и
скоро мы имели возможность заметить, что он был более умелым в тушении огня,
чем его поддерживании. В сущности, мы начинали бояться всякий раз, когда он
ходил его проверить. Несколько стаканов сделанной дома водки -- питья,
которое по приказу генерала Деникина, не продавалось больше в магазинах --
вскоре смягчили его, и я смог вызвать его на разговор. Но его словам, он
пришел на юг, чтобы спастись от большевистской Москвы, потому что 'вы не
можете там ничего съесть'. Многие из рабочих, говорил он, особенно те, кто
вернулся из тюремных лагерей Германии, совершали демонстрации против
большевиков, но на заводе, где он работал, зачинщиков этого мероприятия
арестовали специальные отряды Красной Гвардии, их увели и никогда больше не
видели. Все 'более-менее здравомыслящие' люди, говорил он, сопротивлялись
большевикам, но моло-
240
П. Д. Успенский
дые зачинщики были с ними. 'Однако, -- добавил он, -- если бы
Добровольческая армия подошла к Москве так близко, как к Туле, вся Москва
восстала бы и сбросила большевиков'. Его раздражала мысль о том, что
большевики наступают на Ростов. 'Это значит, что у нас снова будет нечего
есть'.
Огонь имел прекрасное влияние на наше настроение. Существующий, как
человек в России, от часа к часу, хороший огонь был тем, о чем постоянно
беспокоились. Мы нашли много спирта в одном из шкафов комнаты, и несмотря на
протесты Захарова, Успенский начал, добавляя немного апельсиновых корок,
делать из него водку. Он сказал Захарову, что настоящий хозяин никогда уже
не вернется за ним раньше, чем большевики -- предсказание, оказавшееся
правдивым -- и что если его не выпьем мы, то это сделают комиссары. Так что
мы начали пить.
-- Люди пьют с сотворения мира, -- неожиданно сказал Успенский, -- но
они никогда не находили ничего более лучшего к водке, чем соленый огурец.
С этим замечанием он начал серию воспоминаний о его жизни в Москве в
счастливые дни перед войной, которые звучали странно, когда человек
контрастировал с ними своими нищетой и лишениями, которые он, как и любой
другой, терпеливо переносил. Не было ничего реакционного в похвале Успенским
доброго старого времени; его сестра умерла в тюрьме как политическая
преступи ица, и он сам не был чужд революционным действиям. Нужно посетить
Россию, остаться там на время и провести свое время с русскими, чтобы
понять, что значат для них эти последние шесть лет. Однако я прерываю
Успенского.
-- Это было в дни моей молодости в Москве, -- говорил он, -- как-то мой
двоюродный брат устроил вечеринку. Мы вместе готовили водку. Это был
изумительный напиток. И там был один человек, один из тех, которых можно
увидеть только в России; молодой человек с длинными волосами, длинной
бородой, длинными усами и грустным, отсутствующим выражением глаз. После
одного стакана водки он сразу же поднялся со своего кресла и вышел из дома,
направившийся к ближайшей парикмахерской. Там он заставил состричь все со
своей головы, и побрить себя, и после этого он вышел на улицу, имея столько
же волос, как яйцо, и пошел прямо домой спать. Это показывает вам, как много
хорошего может сделать водка!
-- Кстати, -- продолжал он, -- слышали ли вы когда-либо историю о шефе
полиции Ростова, сразу после начала революции? Один