Бонавентура -- какому античному или
средневековому обывателю пришло бы в голову подтрунивать над ними!). Здравый
смысл -- благодарение Богу! -- неистребим, и на каждого образованного
комбинатора мысли всегда найдется не сильный в грамоте, но крепкий умом
пересмешник, здоровым 'чохом' ответствующий на всякого рода 'словесную чушь'
('^оПкгат', как характеризует ее где-то Гете). Ярчайший пример, во мгновение
ока освещающий суть сказанного: первая встреча Гете с Шиллером, разговор о
'первора-стении', во время которого выяснилось, что самоучка Гете, говоря об
опыте, имел в виду идею, и возражение Шиллера: 'Это не опыт, это идея'.
Моментальная реакция Гете: 'Значит я вижу идею'. Поразмыслим над
удивительной симптоматикой этого конфликта. Образованный кантианец Шиллер
даже не вникает в суть услышанного; 'трансцендентальный субъект' в нем, или,
скажем предметнее, 'аппарат латинского языка', автоматически фиксирует
нарушение некоего правила. Спутаны 'опыт' и 'идея', а путать их нельзя,
просто нельзя -- 'вот и все'; ну что бы мы сказали о гимназическом учителе,
читающем 'Войну и мир' с красным карандашом, словно бы речь шла о школьном
сочинении! Гете, и знать не знающий ни о каких правилах (благодатная судьба
спасла его от философской образованности), философствует инстинктивно и по
существу, описывая свой опыт и доверяя только собственным переживаниям.
Тут-то и возникает дилемма: либо усвоить правила комбинирования и твердо
'знать' впредь, что одно -- опыт и другое -- идея, но тогда придется
распрощаться с самим собой и переключить собственную мысль на некий
'автопилот', либо же к черту всякие правила, если они противоречат моему
здоровому опыту, и тогда великолепно-упрямое: 'А все-таки она вертится', в
гетевской редакции: 'Значит я вижу идеи'. Вижу сам, своим внутренним
зрением, и никакие терминологические катаракты не заслонят мне увиденного.
Ибо если мне математически докажут, что надо верить не своим глазам, а чужим
словам, я предпочту шире раскрыть глаза и крепче зажать уши.
*Д.Локк, Опыт о человеческом разуме, М., 1898, с. 111. **'Формалист' в
книге А.Гейтинга 'Интуиционизм', М., 1965, с. 15.
(Говоря в скобках, чтобы не соблазниться перспективами темы: а так ли
уж грешил против правил 'дилетант' Гете, соединяя опыт и идею, и так ли уж
прав был одергивающий его и подпавший в этом пункте 'латинскому влиянию' его
несравненный друг? Правота Гете -- пусть без ведома его и тем лучше, что без
ведома, -- поддерживалась не только опытом забытой философской традиции, от
досократиков до шартрских платоников, но и семантикой греческого языка, где
'идея' и значит 'то, что видно'', за Шиллером стояла университетская
традиция и стоял Кант.)
Альтернатива, вытекающая отсюда, формулируется со всей жесткостью: нам
предстоит выбирать между самостоятельным мышлением и мышлением,
функционирующим в нас без нашего участия. Иначе, между мышлением,
индивидуально переживаемым, и мышлением, сведенным к голой технике, которая,
как энергично выразился однажды Гуссерль, 'ни в чем существенном не
отличается от игры в карты или в шахматы'. 'Философия свободы' -- нужно ли
об этом говорить? -- рассчитана исключительно на первый случай; читать ее,
значит воссоздавать ее в собственном опыте, т.е. становиться ею.
'Мыслителям', погрязшим в комфорте второго случая и принципиально
отказывающимся причаститься к самим себе, с книгой этой нечего делать.
Но -- снова вспыхывает прежний вопрос -- как же ее читать? Книга,
культивирующая самостоятельное мышление, требует аналогичной мыслительной
способности и у читателя, а это значит, что 'Философия свободы' еще до
своего прочтения предполагает определенную соответствующую подготовку. Мы
находим эту подготовку в книге Штейнера 'Истина и наука', вышедшей
непосредственно перед 'Философией свободы' и озаглавленной в подзаголовке
как 'Пролог к 'Философии свободы'. Пролог теоретикопознавательный;
центральная процедура книги -- достижение беспредпо-сылочности познания
путем радикального очищения сознания от балласта пассивно и механически
усвоенных знаний* -- вплотную подводит нас к адекватному усвоению
*На этой процедуре спустя два-три десятилетия вырастет обширная
феноменологическая литература. Гуссерль -- совершенно самостоятельно