Рудольф Штайнер

Философия свободы (Часть 1)

сплошным естественнонаучным 'Содомом', мораль без познания --

сплошной дрессировкой и солдафонским 'Так точно!'. Что может быть

паталогичнее современной типичной картины, когда лауреаты Нобелевской премии

сначала выполняют 'госзаказы' по ликвидации планеты, а потом скопом и врозь

подписывают всяческие жалкие петиции о 'моральной ответственности ученого**.

Честно признаемся себе: если познание без морали -- это 'Система природы'

Гольбаха, то моральной отрыжкой такого познания может и должен быть...

маркиз де Сад, впрочем и в самом деле открыто исповедовавший

'гольбахианство'*.

Вот во что вырождалась мораль, лишенная познавательной основы! Но

очевидно, что прежде должно было выродиться само познание: этически

нейтральное естествознание, которому за отсутствием притока имманентных

нравственных импульсов не оставалось ничего иного, как 'утекать' в технику и

инженерную смекалку, чтобы потом покаянно бряцать бессильно моральными

погремушками. Понятно, что жизнеспособность морали зависела от

жизнеспособности самого познания; свобода, перепрыгивающая через познание и

силящаяся реализовать себя сразу в морали, неизбежно оборачивалась свободой

от морали. Возникала роковая альтернатива: аморальной свободы и несвободной

морали. Смертельный удар, нанесенный этой последней Фридрихом Ницше,

прокидывался уже перспективами тотального нигилизма. Вспомним жуткий прогноз

Ницше, назвавшего себя однажды 'самым независимым человеком в Европе': 'То,

что я рассказываю, есть история ближайших двух столетий. Я описываю то, что

надвигается, что не может уже надвигаться иначе: восхождение нигилизма'. И

еще этот взрыв пароксического самосознания: 'Я знаю свой жребий.

Когда-нибудь с моим именем будет связываться воспоминание о чем-то

чудовищном -- о кризисе, какого никогда не было на земле, о самой глубокой

коллизии совести, о решении, предпринятом против всего, во что до сих пор

верили, чего требовали, что считали священным'. Самая глубокая коллизия

совести: выбирать между честным нигилизмом и бесчестной моралью и отдавать

предпочтение нигилизму как раз потому, что в глубине души остаешься

моральнейшим из людей (Ницше -- 'малень -кий святой', 'il piccolo Santo' в

оптике не читавших его книг случайных путевых знакомых); садистические

консеквенции выбора, толкнувшие Сада в праксис порока и преступления,

повернуты у Ницше внутрь -- жало чудовищно неконтролируемой свободы

дожалило-таки его до сумасшествия... Это ницшевское сумасшествие и

трансформируется Штейнером в небывалое душевное здоровье; но сумасшествие

Ницше оказывалось по существу уже не личной судьбой 'безбожника и крысолова'

Ницше, а потенциальной судьбой эпохи, навсегда потерявшей в Ницше свое

сомнительное викторианское здоровье; И вот что нелепо: автора 'Философии

свободы' считали... ницшеанцем; кильский профессор Фердинанд Теннис (один из

будущих 'столпов' немецкой социологии) развил даже эту тему в довольно

развязной форме. Нелепость, впрочем, вполне извинительная, если учесть, что

дело шло об очередном профессорском недоразумении; но связь этой книги с

Ницше и разрешение в ней глубочайшей коллизии совести принадлежит при всем

том к числу наиболее уникаль-ных духовных событий Нового времени: здесь

впервые было продемонстрировано искусство 'философствования молотом', без

того чтобы сам философствующий сходил с ума. В цитированном выше письме к

Розе Майредер об этом сказано со всей недвусмысленностью: '... мне больно,

что Ницше не может больше прочитать мою книгу. Он принял бы ее такой, как

она есть: в каждой строке как личное переживание'. И еще определеннее в

почти одновременном письме к Паулине Шпехт: 'Заболевание Ницше причиняет мне

особенную боль. Ибо я твердо убежден, что моя 'Философия свободы' не прошла

бы для Ницше бесследно.

*Ср.: 'Система Гольбаха есть реальное и неоспоримое основание моей

филосо-фии, и я ее ярый приверженец, если понадобится, вплоть до

мученичества'. Sade, Letters choisies, Рапа, 1963, р. 143.

Целое множество вопросов, оставлен-ных им открытыми, нашел бы он у меня

в их дальнейшем развитии и наверняка согласился бы со мною в том, что его

моральная концепция, его имморализм увенчи-вается лишь моей 'философией