что замеченное мною здесь о
мышлении приложимо также и к чувствованию и прочим видам духовной
деятельности. Когда мы испытываем, например, чувство удовольствия, то оно
также воспламеняется от какого-нибудь предмета, и я наблюдаю сам этот
предмет, а не чувство удовольствия. Но это возражение основано на ошибке.
Удовольствие вовсе не находится в таком же отношении к своему предмету, как
образуемое мышлением понятие. Я совершенно определенно сознаю, что понятие
вещи образовано моей деятельностью, между тем как удовольствие вызывается во
мне предметом, подобно тому как, скажем, падающим камнем вызывается
изменение в предмете, на который он падает. Для наблюдения удовольствие дано
совершенно таким же образом, как и вызывающий его процесс. Того же самого
нельзя сказать о понятии. Я могу спросить: почему известный процесс вызывает
во мне чувство удовольствия? Но я никак не могу спросить: почему этот
процесс порождает во мне определенную сумму понятий? Это просто не имело бы
смысла. При размышлении о процессе дело идет вовсе не о воздействии на меня.
Я ничего не могу узнать о себе .самом из того, что мне знакомы
соответствующие понятия для наблюдаемого мною изменения, произведенного в
оконной раме брошенным в нее камнем. Но я, конечно, узнаю кое-что о своей
личности, если мне знакомо чувство, пробуждаемое во мне тем или иным
процессом. Когда я говорю в связи с неким наблюдаемым предметом - это роза,
то я решительно не высказываю ничего о себе самом; когда же я говорю о той
же вещи, что она вызывает во мне чувство удовольствия, то я характеризую не
только розу, но и самого себя в своем отношении к розе.
Итак, не может быть и речи об уравнивании мышления и чувствования
относительно наблюдения. То же самое легко можно было бы заключить и о
других видах деятельности человеческого духа. По отношению к мышлению они
стоят в одном ряду с другими наблюдаемыми предметами и процессами.
Своеобразная природа мышления состоит как раз в том, что оно есть
деятельность, направленная только на наблюдаемый предмет, а не на мыслящую
личность. Это сказывается уже в самом способе, которым мы выражаем наши
мысли о вещи, в противоположность нашим чувствам или волевым актам. Когда я
вижу предмет и узнаю его как стол, я обычно не стану говорить: 'я мыслю о
столе', а скажу просто: 'вот стол'. Но я не задумываясь скажу: 'я радуюсь
столу'. В первом случае мне нет никакого дела до того, чтобы высказать, что
я вступаю в какое-либо отношение со столом; во втором случае дело идет как
раз об этом отношении. Говоря: 'я мыслю о столе', я уже вступаю в
охарактеризованное выше исключительное состояние, когда предметом наблюдения
делается нечто такое, что всегда содержится в нашей духовной деятельности,
но не как наблюдаемый объект.
Своеобразная природа мышления в том и состоит, что мыслящий забывает о
мышлении, в то время как он его осуществляет. Не мышление занимает его, а
предмет мышления, который он наблюдает.
Итак, первое наблюдение, которое мы делаем о мышлении, заключается в
том, что оно представляет собой не наблюдаемый элемент нашей обычной
духовной жизни.
Причина, по которой мы не наблюдаем мышления в повседневной духовной
жизни, сводится попросту к тому, что оно основано на нашей собственной
деятельности. То, что я произвожу не сам, входит в поле моего наблюдения как
нечто предметное. Оно противостоит моему взору как нечто возникшее без моего
участия; оно выступает мне навстречу; я должен принять его как предпосылку
моего процесса мышления. Когда я размышляю о предмете, я занят им, мой взор
направлен на него. Это занятие и есть мыслящее рассмотрение. Мое внимание
направлено не на мою деятельность, а на объект этой деятельности. Другими
словами: когда я мыслю, мой взор обращен не на мое мышление, которое я сам
произвожу, а на объект мышления, который я не произвожу.
Я нахожусь в том же положении даже тогда, когда я даю появиться
исключительному состоянию и размышляю о самом моем мышлении. Я никогда не
могу наблюдать мое сиюминутное мышление, но лишь впоследствии могу сделать
объектом мышления опыты, проделанные мною в связи с моим мыслительным
процессом. Если бы я захотел наблюдать мое сиюминутное мышление, я должен
был бы расщепиться на две личности: на ту, которая мыслит, и на