этом их
происхождении и делает их либо внечеловеческими заповедями, объективными,
независимыми ни от чего человеческого понятиями нравственного долга, либо же
повелевающим голосом своего собственного, лже-мистически мыслимого
принудительным внутреннего мира. Но кто не упускает из виду этого
происхождения, а ищет его в человеке, тот считается с ним, как с элементом
все того же мира идей, из которого он получает и свои нравственные интуиции.
Если он считает, что его интуиции лучше, он пытается заменить ими
существующие; если же он находит последние правильными, он поступает
сообразно им, как если бы они были его собственными.
Не должно быть такой формулы, будто человек предназначен для
осуществления какого-то обособленного от него нравственного миропорядка. Кто
утверждает это, тот стоит все еще по отношению к науке о человечестве на
такой же точке зрения, на какой стояло естествознание, когда оно полагало,
что бык имеет рога для того, чтобы бодаться. Естествоиспытатели благополучно
вышвырнули
это телеологическое понятие на кладбище мертвых идей. Этике труднее
разделаться с ним. Но подобно тому как не рога существуют ради боданья, а
боданье благодаря рогам, так и человек существует не для нравственности, а
нравственность благодаря человеку. Свободный человек поступает нравственно,
оттого что у него есть нравственная идея; но он совершает поступки не для
того, чтобы возникла нравственность. Человеческие индивидуумы с присущими их
существу нравственными идеями являются предпосылкой нравственного
миропорядка.
Человеческий индивидуум - источник всякой нравственности и средоточие
земной жизни. Государство, общество существуют лишь постольку, поскольку они
оказываются необходимым следствием индивидуальной жизни. Что государство и
общество оказывают затем обратное влияние на индивидуальную жизнь, это так
же понятно, как и то, что боданье, существующее благодаря рогам, в свою
очередь оказывает обратное влияние на дальнейшее развитие рогов у быка,
которые при долгом неупотреблении просто выродились бы. Так же должен был бы
выродиться и индивидуум, если бы он вел обособленную жизнь вне общения с
людьми. Оттого именно и образуется общественный строй, чтобы в благоприятном
смысле снова оказывать обратное воздействие на индивидуум.
X. ФИЛОСОФИЯ СВОБОДЫ И МОНИЗМ
Наивный человек, который признает действительным то, что он может
видеть глазами и схватить руками, требует и для своей нравственной жизни
побудительных оснований, которые можно было бы воспринимать органами внешних
чувств. Он нуждается в некоем существе, которое сообщало бы ему эти
побудительные основания понятным для его внешних чувств способом. Он
предоставит человеку, которого он считает мудрее и могущественнее себя или
власть которого над собой он признает по какой-либо другой причине,
диктовать себе эти побудительные основания как заповеди. Таким образом
нравственными принципами оказываются названные уже ранее авторитеты:
семейный, государственный, общественный, церковный и божественный. Наиболее
стеснительный человек верит еще какому-либо другому одному человеку; более
продвинутый предоставляет какому-нибудь большинству (государству, обществу)
диктовать себе свое нравственное поведение. Он опирается всегда на
какие-нибудь осязаемые авторитеты. У кого, наконец, начинает брезжить
убеждение, что речь идет, по существу, о таких же слабых людях, как и он,
тот ищет разъяснения у более высокой власти, у некоего Божественного
Существа, которое он, однако, снабжает чувственно воспринимаемыми
свойствами. Он заставляет это Существо сообщать ему понятийное содержание
его нравственной жизни опять-таки на чувственно воспринимаемый лад, все
равно - является ли ему Бог в 'неопалимой купине' или бродящим среди людей в
телесно-человеческом облике и внятно говорящим, что им следует и чего не
следует делать.
Высшая ступень развития наивного реализма в области нравственности -
это та, когда нравственная заповедь (нравственная идея) мыслится отделенной
от всякого постороннего существа и гипотетически признается за абсолютную
силу внутри самого человека. То, чему он внимал поначалу как внешнему гласу
Божьему, тому он внемлет теперь как самостоятельной силе внутри себя и
говорит об этом внутреннем