Этот внезапный переход так меня поразил, что я громко повторил вслед за ним:
— Боулинг?
В пшеничном отделе какая-то женщина подняла голову и взглянула на меня, разговаривающего в полном одиночестве, с большим пакетом коричневого риса в руке.
Я потряс головой и на миг улыбнулся ей: видите ли, я немного эксцентричен.
Дикки не обратил на это внимания.
— Должна быть, — сказал он. — Если существует философия полёта, то должна существовать и философия боулинга — для тех, кому не нравятся самолёты.
— Капитан, — сказал я ему тихо, направляя свою тележку в угол с овощами, — нет таких людей, которым не нравились бы самолёты. Тем не менее, существует и философия боулинга.
Каждый из нас выбирает свою дорожку, и смысл в том, чтобы очистить её от кеглей — наших жизненных испытаний, потом выставить время и начать сначала.
Кегли специально сделаны неустойчивыми, они сбалансированы в расчёте на падение. Но они так и будут маячить в конце нашей дорожки, пока мы не решимся предпринять какие-нибудь действия, чтобы убрать их с пути.
Семь из десяти — это не катастрофа, а удовольствие, шанс проявить нашу дисциплину, умение и грацию в вынужденных обстоятельствах. И те, кто за этим наблюдают, получают такое же удовольствие, как и мы сами.
— Садоводство.
— Что посеешь, то и пожнёшь. Думай, что выращиваешь, так как однажды это станет твоим обедом...
Я был настолько захвачен его внезапным тестом, что проехал мимо шоколадного отдела и даже не посмотрел в ту сторону, заранее готовя в уме метафоры о солнце, сорняках и воде для ответов на его возможные вопросы о философии прыжков с шестом, вождения гоночных машин, розничной торговли.
В том, что большинство из нас называет любовью, подумал я, также кроется поразительная метафора и наилегчайший способ объяснить, почему мы выбираем Землю для игр.
— Но как всё это действует, Ричард?
Он сразу же прикусил язык, ужаснувшись своей ошибке.
— Как, по твоему мнению, всё это действует?
— Вселенная? Я уже рассказал.
Я выбрал сетку яблок с открытого лотка.
— Не Вселенная. Посев. Как и почему это происходит. Я понимаю, что это не так важно, раз, по-твоему, это всё — только Образы. Но всё же, каким образом невидимые идеи превращаются в видимые объекты и события?
— Иногда мне хочется, чтобы ты был взрослым, Дикки.
— Почему?
Интересно, подумал я, выбирая пучок свеклы. Ни звука неудовольствия, когда я выразил своё желание видеть его взрослым, хотя это от него не зависело. Был ли я в своё время так же эмоционально развит, как этот смышлёный мальчуган?
— Потому что мне потребовалось бы гораздо меньше слов на объяснение, если бы ты знал квантовую механику.
Я свёл физику сознания к сотне слов, но тебе потребовалась бы вечность, чтобы проникнуть в их суть. Ты никогда не будешь взрослым, и я никогда не смогу вручить тебе свой трактат, умещающийся на одной странице.
Любопытство одержало верх.
— Представь, что я — взрослый, знающий квантовую механику, — сказал он. — Как бы ты рассказал о работе сознания всего на одной странице?
Конечно, я ещё слишком мал, чтобы понять, но мне просто интересно было бы послушать. Можешь рассказывать так, как сочтёшь необходимым, не делая скидки на мой возраст.
Это вызов, подумал я, он считает, что я блефую. Я покатил тележку с продуктами к кассе.
— Сначала я скажу название: Физика Сознания, или Популярно о Пространстве-Времени.
— Дальше пойдёт резюме, — сказал он.
Я воззрился на него. Я не знал слова «резюме», когда учился в школе. Откуда он знает?
— Точно, — сказал я. — А теперь я должен изложить свои мысли красивым шрифтом, как в «American Journal of Particle Science». Внимательно вслушивайся, и может, тебе удастся понять одно-два слова, хоть ты и ребёнок.
Он засмеялся.
— Хоть я и ребёнок.
Я прочистил горло и притормозил тележку возле кассы, радуясь минутной задержке в небольшой очереди.
— Так ты хочешь услышать всё, как есть и сразу?
— Как если бы я был квантовым механиком, — сказал он.
Вместо того чтобы исправлять его стилистическую ошибку, я рассказал ему всё, что думал.
* * *
— Мы являемся фокусирующими точками сознания, — начал я, — с огромной созидательностью. Когда мы вступаем на автономную голограмметрическую арену, называемую нами пространство-время, мы сразу же начинаем в неистовом продолжительном фейерверке