Ричард Бах

Бегство от безопасности

И, наконец, я понял. Все не могут быть кочевниками. Все не могут быть юристами, или актерами, или малярами. Все не могут заниматься чем-то одним!

— Это и был ответ?

— В моём сознании, Дикки, произошёл взрыв и всплеск, как будто огромный кит поднялся с большой глубины на поверхность: Все не могут заниматься тем, чем хотят, но кто-угодно15 может.

— О, — сказал он, тоже поражённый этим всплеском.

— С того момента я перестал думать, что нечестно с моей стороны быть тем, кем я хочу быть.

Я продолжал полировать крыло в тишине. Он обдумывал эту идею.

— А я могу стать тем, кем захочу? — спросил он. — Даже если это не будешь ты?

— Особенно если это не буду я, — сказал я ему. — Я думаю об этом, время от времени, но моё место уже занято. Все места уже заняты, Капитан, кроме твоего.

Тридцать шесть

Шёпот в темноте.

— Ты ведь не будешь учить его эгоизму, правда?

На часах горело 3:20. Откуда Лесли узнала, что я не сплю? Откуда олень знает о том, что в его лесу бесшумно упал лист? Она услышала, как изменилось моё дыхание.

— Я не учу его ничему, — прошептал я в ответ. — Я говорю ему то, что считаю истинным, а он должен сам выбрать то, что ему нужно.

— Почему ты шепчешь? — спросила она.

— Я не хочу тебя разбудить.

— Ты уже разбудил, — прошептала она. — Твое дыхание изменилось минуту назад. Ты думаешь о Дикки.

— Лесли, — сказал я, проверяя её. — Что я делаю сейчас?

Она прислушалась в темноте.

— Ты моргаешь глазами.

— Никто не в состоянии угадать в темноте, что кто-то другой моргает!

Молчание. Потом шёпот.

— Хочешь, чтобы я извинялась за свой хороший слух?

Я вздохнул. Короткий вызывающий шепот.

— Я не собираюсь этого делать.

— А что я делаю сейчас?

— Не знаю.

— Я улыбаюсь.

Она повернулась ко мне и обвила себя моей рукой в темноте.

— О чём ты подумал, что это тебя разбудило?

— Ты будешь смеяться.

— Не буду. Честное слово.

— Я думал о добре и зле.

— О, Риччи! Ты просыпаешься в три часа ночи, думая о добре и зле?

— Ты всё-таки смеёшься? — спросил я.

Она смягчилась.

— Я просто спросила.

— Да.

— О чём ты думал? — спросила она.

— О том, что я впервые понял... их не существует.

— Не существует добра и зла?

— Нет.

— Что же тогда?

— Существуют счастье и несчастье.

— Счастье — это добро, а несчастье — зло?

— Абсолютно субъективно. Это всё только в нашей голове.

— Тогда что значит быть счастливым или быть несчастным?

— Что это значит для тебя? — спросил я.

— Счастье — это радость! Огромное удовольствие! Несчастье — это депрессия, безнадёжность, отчаяние.

Мне следовало бы знать. Я было предположил, что её слова будут и моими: счастье — это ощущение благополучия, несчастье — его отсутствия. Но моя жена всегда была более пылкой, чем я. Я сказал ей свое определение.

— Думаешь, только чувства благополучия достаточно? — спросила она.

— Мне нужно определение, в котором не было бы пятидесятифутовой пропасти между вершиной счастья и дном несчастья. Как бы ты назвала то, что находится между ними?

— Я бы назвала это «Всё хорошо».

— У меня нет такого чувства, — сказал я.— У меня есть чувство благополучия.

— О'кей, — сказала она. — Что дальше?

— Помоги мне найти любую ситуацию, в которой Добро не совпадает в сердце со словами «делает меня счастливым». Или ситуацию, в которой Зло не совпадает со словами «делает меня несчастным».

— Любовь — это добро, — сказала она.

— Любовь делает меня счастливым, — ответил я.

— Терроризм — это зло.

— Милая, ты способна на большее. Терроризм делает меня несчастным.

— Добро, когда мы с тобой занимаемся любовью, — сказала она, прижимаясь ко мне в темноте своим теплым телом.

— Это делает нас счастливыми, — сказал я, отчаянно цепляясь за интеллект.

Она отстранилась.

— Риччи, к чему ты ведёшь?

— Как бы я на это ни смотрел, выходит, что мораль определяем мы сами.

— Конечно, — сказала она. — И это тебя разбудило?

— Разве ты не понимаешь, Вуки? Добро и зло — не то, что нам внушили родители, церковь, государство или кто-нибудь ещё! Каждый из нас сам решает, что ему считать добром, а что — злом. Автоматически — выбирая, что он хочет делать!