Говард Ф.Лавкрафт

Заброшенный дом

перед моими глазами выступил с более, чем естественными,

отчетливостью и натуральностью.

5

Укладываясь спать, я повернулся к дяде спиной, и теперь, в это

мгновение внезапного пробуждения, увидел только уличную дверь, окно ближе к

северу и стены, пол и потолок в северной части комнаты; все это

запечатлелось в моем сознании с неестественной яркостью, словно сработала

фотовспышка, по той причине, что я увидел все это при свете несравнимо более

ярком, нежели свечение грибов или мерцание уличных фонарей. Свет этот не

только не был сильным, но даже более или менее сносным; при нем невозможно

было бы, скажем, читать обычную книгу, и все же его хватило на то, что я и

раскладушка отбрасывали тени. Кроме того, он обладал неким желтоватым

проникающим качеством, каковое заставляло подумать о вещах куда

более могущественных, нежели простая яркость света. Я осознал это с

какой-то нездоровой ясностью, несмотря на то, что еще два моих чувства

подвергались самой яростной атаке. Ибо в ушах моих продолжали звенеть

отзвуки ужасающего вопля, а нюх мой страдал от зловония, заполнявшего собой

все вокруг. Мой ум, не менее настороженный и бдительный, нежели чувства,

сразу осознал, что происходит нечто исключительно необычайное; почти

автоматически я вскочил и повернулся, чтобы схватить орудия истребления,

которые мы оставили нацеленными на гнездо плесени перед очагом.

Поворачиваясь, я заранее боялся того, что мне, возможно, пришлось бы там

увидеть ибо разбудивший меня крик явно исходил из уст моего дядюшки, а,

кроме того, я до сих пор не знал, от какой опасности мне придется его и себя

защищать.

Однако то, что я увидел, превзошло худшие из моих опасений. Существуют

ужасы ужасов, и это было одно из тех средоточий вселенского кошмара, которые

природа приберегает лишь для немногих проклятых и несчастных. Из одолеваемой

грибами земли извергалось парообразное трупное свечение, желтое и

болезненное; оно кипело и пузырилось, струилось и плескалось, образуя

гигантскую фигуру с расплывчатыми очертаниями получеловека-полумонстра;

сквозь него я различал дымоход и очаг. Оно все состояло из глаз хищных и

дразнящих, а морщинистая, как у насекомого, голова истончалась в струйку,

которая зловонно вилась и клубилась и, наконец, исчезала в недрах дымохода.

И хотя я видел все это своими глазами, лишь намного позже, напряженно

припоминая, я сумел более или менее четко восстановить дьявольские контуры

фигуры. Тогда же она была для меня не более, чем бурлящим, слабо

фосфоресцирующим облаком, отвратительным до безобразия облаком, которое

обволакивало и размягчало до состояния омерзительной пластичности некий

объект, к коему было устремлено все мое внимание. Ибо объект этот был не чем

иным, как моим дядей, почтенным Илайхью Уилпом; с чертами лица чернеющими и

постепенно сходящими на нет, он скалился, невнятно и злобно бормоча, и

протягивал ко мне свои когтистые сочащиеся лапы, желая разорвать меня на

части в той дикой злобе, которую принес с собой сюда этот ужас.

Только дисциплина спасла меяя от безумия. Готовясь загодя к

критическому моменту, я психологически муштровал себя, и меня выручила одна

слепая выучка. Понимая, что бурлящее предо мною зло это явно не та

субстанция, на которую можно воздействовать огнем или химическими

веществами, я оставил без внимания огнемет, маячивший по правую руку от

меня, и включив аппарат с трубкой Крукса, навел на развернувшуюся передо

мной сцену не знающего времени святотатства сильнейшее из эфирных излучений,

когда-либо исторгнутых искусством человеческим из недр и токов естества.

Образовалась синеватая дымка, раздались оглушительные шипение и треск, и

желтоватое свечение как будто стало тускнеть, но уже в следующее мгновение я

убедился в том, что потускнение это кажущееся и что волны из моего аппарата

не произвели абсолютно никакого эффекта.

Потом, в самый разгар этого демонического зрелища, глазам моим

предстала новая порция ужаса, исторгшая вопли из моей глотки и заставившая

меня броситься, тыкаясь и спотыкаясь, по направлению к незапертой двери на

тихую и безопасную улицу; броситься, не думая о том, какие, быть может,

кошмарные вещи я выпускаю в мир и уж тем более о том, какие суждения и