травинки на поляне - может сделать вас
сильнее. Земля с могилы может дать вам еще пятьдесят лет жизни сверх меры,
а может уничтожить в считанные минуты. Все зависит от того, умеете ли вы
этим пользоваться. Ваш пистолет, Борислав, вы можете направить в лоб
нашему трудолюбивому очкарику, или к своему собственному виску. Как
видите, игрушка одна и та же, а результаты очень разные. Вы не отнеслись к
моему пожеланию серьезно и принесли мне другую, ПУСТУЮ, землю (следователь
явно вздрагивает), и очень жаль - не ожесточайте сердца старика.
Принесите, прошу повторно, я буду вам премного благодарен...
Магия Смерти - вот чему научил нас Никола. Те из нас, что выжили, осваива
эту науку - очень любят жить, как это ни странно, и живут более, чем
кто-либо другой. Более не в смысле, что живут триста или пятьсот лет, это
все глупости, а в смысле... Да что говорить, гляди на меня. Я близок к
восьмидесяти годкам, а здоровей тебя многократно, а ведь тебе только
тридцать девять (следователь вздрагивает), последний раз я болел в 1916
году - и никогда больше. У меня здоровые глаза, я хорошо слышу, могу спать
с женщиной, если захочу. Мы не участвуем в ваших войнах, не стремимся к
власти и наживе, никому не насаждаем наши знания и опыт. Мне совершенно
безразлично, слушаешь ты меня или нет, веришь ты мне или нет. Меня мало
интересует, какого бога ты почитаешь и поклоняешься. Все боги одинаковы -
им нечего дать на земле нашей, вот они и обещают жизнь небесную...
Каждый мой шаг пронизан исключительной ясностью, чистотой и радостью от
всего того, что я делаю и чем я живу. Мой мир прозрачен, потому что я им
управляю, я его создаю и растворяюсь в нем. Смерть далека от меня, и рядом
она окажется только тогда, когда я сочту это нужным...
Следователь (вскакивая): - Стоменов, вы чего несете?! Хватит молоть чушь!!
Академик чертов! От какой чистоты помыслов ты девчонку в кастрюле сварил,
святой ты наш?!!
Стоменов (тихо): - Сядь, Борислав. Андрей Николаевич меня зовут, мы же
уговорились, да? Хочешь узнать, зачем я это сделал? Узнаешь... Ты сиди да
слушай, не перебивай старшого, а я говорить буду. Девку я убил, не
отрекаюсь и не каюсь. Зачем убил - скажу, только не поймешь ты... Она -
путь-дорожка моя, она меня скоро с собой заберет...
Следователь (стоя, наклоняясь, шепотом): - Никак, старый, руки на себ
наложить собрался?
Стоменов: - Дурак. Говорю же, не поймешь, а чего тогда спрашиваешь? Никола
сказал: 'Готовься, ты уходишь'.
Следователь (раздраженно): - Ага, и Никола ваш живехонек?
Стоменов: - А то как же!? Живее всех живых! (улыбается). В Америке вашей,
которую вы так люто ненавидите, поживает. (Следователь садится, делает мне
знак, мол, продолжай писать). Сколько ему годков-то будет? Сейчас
сочтем... Было ему двадцать шесть, когда я народился, получается...
Следователь (перебивая): - Сто пять лет. Вы что, бессмертные, что ли?
Стоменов: - Сказок начитался, Борислав? Бессмертный один лишь Кащей, да и
то смертен, стоит лишь до яйца его добраться. Каждому из нас свой срок
велен.
Отец Николы в шестьдесят девятом ушел, в Казани. Марфа, не та, котора
умерла, другая, сестра отца моего, в тридцать девятом, в Югославии. Все
мы, Борислав, по всему миру разбросаны, все мы смертны, всем нам свой срок
отпущен. Только вас смерть сама находит, а нам проводник нужен...
После того, как промолчал я сорок дней, Никола сказал: 'Не ешь. Сперва -
три дня и три ночи не ешь ничего, только пей воду студеную. Луна когда
сменится полностью - снова не ешь девять дней и девять ночей. И опосля,
когда две луны сменятся - не ешь сорок дней и сорок ночей'. Голодовал я...
Три дня было ничего, сдюжил, девять дней были самыми трудными, а сорок
перетерпел легко. На сорок первый день он питье мне дал особое - мед,
жимолость, шиповник, клюква, лапчатка и еще травки кой-какие, специально
зашептанные, мазью натер, специально сделанной, из клевера, шалфея и мать-
и-мачехи - и упал я в беспамятстве. Сорок дней голодовал я - и сорок дней
снадобья его настаивались. Вот так Никола уму - разуму нас учил.
Никола здоровущий был парень. По молодости развлекался на ярмарках - на
спор жеребцу хребет с одного удара переламывал. Девок портил, горькую пил.
Мамка рассказывала - только я родился, а он в канун декабрьских морозов -
хлоп, словно ума лишился. Ходит, бормочет, от людей шарахается, по лесу
рыщет неделями, придет - весь в кровище, драный, рваный, мычит
нечленораздельно. Как снега весной сошли - повадился на кладбище спать.
День в Кривошеевке околачивается,