Говард Ф.Лавкрафт

Сияние извне

обнаружили, что ядро метеорита было не столь однородным,

как ученые мужи полагали вначале.

Взору их открылось нечто, напоминавшее боковую поверхность сверкающей

глобулы, - подобие икринки. Цвет глобулы невозможно было определить

словами, да и цветом-то его можно было назвать лишь с большой натяжкой -

настолько мало общего имел он с земной цветовой палитрой. Легкое пробное

постукивание по лоснящемуся телу глобулы выявило, с одной стороны,

хрупкость стенок, с другой - ее полую природу. Потом один из профессоров

врезал по ней, как следует, молотком, и она лопнула с тонким неприятным

звуком, напоминающим хлюпанье. Более ничего не произошло: разбитая глобула

не только не выпустила из себя никакого содержимого, но и сама моментально

исчезла, оставив лишь сферическое, в три дюйма шириной, углубление в

метеоритной породе.

После нескольких неудачных попыток пробурить раскаленный болид в

поисках новых глобул, в руках неутомимых исследователей остался все тот же

образец, который им удалось извлечь утром и который, как выяснилось

позднее, в лабораторных условиях повел себя ничуть не лучше своего

предшественника.

Той ночью разразилась гроза, а когда на следующее утро профессора опять

появились на ферме Нейхема, их ожидало горькое разочарование. Обладая ярко

выраженным магнетизмом, метеорит, очевидно, таил в себе некие неизвестные

электростатические свойства, ибо, согласно свидетельству Нейхема, во время

грозы "он притягивал к себе все молнии подряд". В течение часа молния

шесть раз ударяла в невысокий бугорок посреди его двора, а когда гроза

миновала, от пришельца со звезд не осталось ничего, кроме наполовину

засыпанной оползнем ямы рядом с колодцем.

Вполне естественно, что аркхэмские газеты, куда университетские мужи

бросились помещать свои статьи о необычном феномене, устроили грандиозную

шумиху по поводу метеорита и чуть ли не ежедневно посылали корреспондентов

брать интервью у Нейхема Гарднера и членов его семьи. А после того, как у

него побывал и репортер одной из бостонских ежедневных газет, Нейхем

быстро начал становиться местной знаменитостью. Он был высоким, худым,

добродушным мужчиной пятидесяти лет от роду. У него была жена и трое

детей. Нейхем и Эми, впрочем, как и их жены, частенько заглядывали друг

другу в гости, и за все годы дружбы Эми не мог сказать о нем ничего, кроме

самого хорошего. Нейхем, кажется, немного гордился известностью, которая

нежданно-негаданно выпала на долю его фермы, и все последующие недели

только и говорил, что о метеорите.

А затем наступила осень. День ото дня наливались соком яблоки и груши,

и торжествующий Нейхем клялся всякому встречному, что никогда еще его сады

не приносили столь роскошного урожая. Достигавшие невиданных размеров и

крепости плоды уродились в таком поразительном изобилии, что Гарднерам

пришлось заказать добавочную партию бочек для хранения и перевозки своего

будущего богатства. Однако Нейхема постигло ужасное разочарование, ибо

среди неисчислимого множества этих, казалось бы, непревзойденных

кандидатов на украшение любого стола не обнаружилось ни одного, который

можно было бы взять в рот. К нежному вкусу плодов примешивалась неизвестно

откуда взявшаяся тошнотворная горечь и приторность, так что даже малейший

надкус вызывал непреодолимое отвращение. То же самое творилось с

помидорами и дынями...

Зимой Эми видел Нейхема не так часто, как прежде, но и нескольких

коротких встреч ему хватило, чтобы понять, что его друг чем-то не на шутку

встревожен. Да и остальные Гарднеры заметно изменились: они стали

молчаливы и замкнуты, с течением времени их все реже можно было встретить

на воскресных службах и сельских праздниках. Причину внезапной меланхолии,

поразившей доселе цветущее фермерское семейство, невозможно было

объяснить, хотя временами то один, то другой из домашних Нейхема жаловался

на ухудшающееся здоровье и расстроенные нервы. Сам Нейхем выразился по

этому поводу достаточно определенно: однажды он заявил, что его беспокоят

следы на снегу. На первый взгляд, то были обыкновенные беличьи, кроличьи и

лисьи следы, но наметанный глаз потомственного фермера уловил нечто не

совсем обычное в рисунке каждого отпечатка и в том, как они располагались:

таинственные следы только отчасти соответствовали анатомии и повадкам