Ницше Фридрих

Так говорил Заратустра

уходит из-под ног его и начинается сон. Это говорю я вам для сравнения. Вчера, в самый тихий час, почва ушла из-под моих ног: сон начался. Стрелка подвинулась, часы моей жизни перевели дух, -- никогда еще не было такой тишины вокруг меня: так что сердце мое испугалось. Тогда заговорила беззвучно тишина ко мне: Ты знаешь это, Заратустра? -- И я вскрикнул от страха при этом шепоте, и кровь отхлынула от моего лица, -- но я молчал. Тогда во второй раз сказала она мне беззвучно: Ты знаешь это, Заратустра, но ты не говоришь об этом! -- И я отвечал наконец, подобно упрямцу: Да, я знаю это, но не хочу говорить об этом! Тогда опять сказала она мне беззвучно: Ты не хочешь, Заратустра? Правда ли это? Не прячься в своем упорстве! И я плакал и дрожал, как ребенок, и наконец сказал: Ах, я хотел бы, но разве могу я! Избавь меня! Это свыше моих сил! Тогда опять сказала она мне беззвучно: Что тебе за дело, что случится с тобой, Заратустра? Скажи свое слово и разбейся!

И я отвечал: Ах, разве это мое слово? Кто я такой? Я жду более достойного; я не достоин даже разбиться о него. Тогда опять сказала она мне беззвучно: Что тебе за дело, что случится с тобой? Ты еще недостаточно кроток для меня. У кротости самая толстая шкура. -- И я отвечал: Чего только не вынесла шкура моей кротости! У подножия своей высоты я живу; как высоки мои вершины? Никто еще не сказал мне этого. Но хорошо знаю я свои долины. Тогда опять сказала она мне беззвучно: О Заратустра, кто должен двигать горами, тот передвигает также долины и низменности. -- И я отвечал: Еще мое слово не двигало горами, и что я говорил, не достигало людей. И хотя я шел к людям, но еще не дошел до них. Тогда опять сказала она мне беззвучно: Что знаешь ты об этом! Роса падает на траву, когда ночь всего безмолвнее. -- И я отвечал: Они смеялись надо мной, когда нашел я свой собственный путь и пошел по нему; и поистине, дрожали тогда мои ноги. И так говорили они мне: ты потерял путь, а теперь ты отучиваешься даже ходить! Тогда опять сказала она мне беззвучно: Что тебе до насмешек их! Ты тот, кто разучился повиноваться: теперь должен ты повелевать! Разве ты не знаешь, кто наиболее нужен всем? Кто приказывает великое. Совершить великое трудно; но еще труднее приказать великое. Самое непростительное в тебе: у тебя есть власть, и ты не хочешь властвовать. И я отвечал: Мне недостает голоса льва, чтобы приказывать. Тогда, словно шепотом, сказала она мне: Самые тихие слова -- те, что приносят бурю. Мысли, ступающие голубиными шагами, управляют миром. О Заратустра, ты должен идти, как тень того, что должно наступить: так будешь ты приказывать и, приказывая, идти впереди. И я отвечал: Мне мешает стыд. Тогда опять сказала она мне беззвучно: Ты должен еще стать ребенком, чтобы стыд не мешал тебе. Гордыня юноши тяготеет еще на тебе, поздно помолодел ты, -- но кто хочет превратиться в дитя, должен преодолеть еще свою юность. И я решался долго и дрожал. Наконец сказал я то же, что и в первый раз: Я не хочу. Тогда раздался смех вокруг меня. Ах, смех этот разрывал мне внутренности и надрывал мое сердце! И в последний раз сказала она мне: О Заратустра, плоды твои созрели, но ты не созрел для плодов своих! И оттого надо тебе опять уединиться; ибо ты должен еще дозреть. -- И опять раздался смех, удалявшийся от меня, -- тогда наступила вокруг меня тишина, двойная тишина. Я же лежал на земле, и пот катился с моих членов. -- Теперь слышали вы все, и почему я должен вернуться в свое уединение. Ничего не утаил я от вас, друзья мои. И все это слышали вы от меня, всегда самого молчаливого из всех людей, -- и я хочу остаться таким! Ах, друзья мои! Я мог бы еще многое сказать вам, я мог бы еще многое дать вам! Почему же не даю я? Разве я скуп? Но когда Заратустра произнес эти слова, им овладела великая скорбь и близость разлуки со своими друзьями, так что он громко заплакал; и никто не мог утешить его! Ночью же ушел он один и оставил своих друзей.

* ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *

Вы смотрите вверх, когда вы стремитесь подняться. А я смотрю вниз, ибо я поднялся. Кто из вас может одновременно смеяться и быть высоко? Кто поднимается на высочайшие горы, тот смеется над всякой трагедией сцены и жизни.

Заратустра, о чтении и письме

Странник