увлечь мою ногу. Я хожу среди этих людей и дивлюсь: они измельчали и все еще мельчают -- и делает это их учение о счастье и добродетели. Они ведь и в добродетели скромны, ибо они ищут довольства. А с довольством может мириться только скромная добродетель. Правда, и они учатся шагать по-своему и шагать вперед; но я называю это ковылянием. -- И этим мешают они всякому, кто спешит. И многие из них идут вперед и смотрят при этом назад, вытянув шею: я охотно толкаю их. Ноги и глаза не должны ни лгать, ни изобличать друг друга во лжи. Но много лжи у маленьких людей. Некоторые из них обнаруживают свою волю, но большинство лишь служит чужой воле. Некоторые из них искренни, ни большинство -- плохие актеры. Есть между ними актеры бессознательные и актеры против воли, -- искренние всегда редки, особенно искренние актеры. Качества мужа здесь редки; поэтому их женщины становятся мужчинами. Ибо только тот, кто достаточно мужчина, освободит в женщине -- женщину. И вот худшее лицемерие, что встретил я у них: даже те, кто повелевают, подделываются под добродетели тех, кто служит им. Я служу, ты служишь, мы служим -- так молится здесь лицемерие господствующих, -- но горе! если первый господин есть только первый слуга! Ах, даже в их лицемерие залетело любопытство моего взора; и я хорошо угадал их счастье мухи и их жужжание на освещенном солнцем оконном стекле. Сколько вижу я доброты, столько и слабости. Сколько справедливости и сострадания, столько и слабости. Все они круглы, аккуратны и благосклонны друг к другу, как круглы, аккуратны и благосклонны песчинки одна к другой. Скромно обнять маленькое счастье -- это называют они смирением! и при этом они уже скромно косятся на новое маленькое счастье. В сущности в своей простоте они желают лишь одного: чтобы никто не причинял им страдания. Поэтому они предупредительны к каждому и делают ему добро. Но это трусость -- хотя бы и называлась она добродетелью. -- И когда этим маленьким людям случается говорить грубо -- я слышу в голосе их лишь хрипоту: ибо всякий сквозняк -- делает их хриплыми. Хитры они, и у добродетелей их хитрые пальцы. Но им недостает кулаков, их пальцы не умеют сжиматься в кулак. Добродетелью считают они все, что делает скромным и ручным; так превратили они волка в собаку и самого человека в лучшее домашнее животное человека. Мы поставили наш стул посередине, -- так говорит мне ухмылка их, -- одинаково далеко от умирающего гладиатора и довольных свиней. Но это -- посредственность; хотя бы и называлась она умеренностью.
3 Я хожу среди этих людей и роняю много слов; но они не умеют ни брать, ни хранить. Они удивляются, что я не пришел обличать их похоти и пороки; но поистине, я не пришел также предостерегать от карманных воров! Они удивляются, что я не желаю оттачивать и накачивать их ум; как будто им мало еще умников, тонких, чей голос скрипит, как грифель по аспидной доске! И когда я кричу: Кляните всех трусливых демонов в вас, которые желали бы визжать, крестом складывать руки и поклоняться, они восклицают: Заратустра -- безбожник. И особенно кричат об этом их проповедники смирения -- да, именно им люблю я кричать в самое ухо: да! Я -- Заратустра, безбожник! Проповедники смирения! Всюду, где есть слабость, болезнь и струпья, они ползают, как вши; и только мое отвращение мешает мне давить их. Ну что ж! Вот моя проповедь для их ушей: я -- Заратустра, безбожник, который говорит кто безбожнее меня, чтобы я мог радоваться его наставлению? Я -- Заратустра, безбожник: где найду я подобных себе? Подобны мне все, кто отдают себя самих своей воле и сбрасывают с себя всякое смирение. Я -- Заратустра, безбожник: я варю каждый случай в моем котле. И только когда он там вполне сварится, я приветствую его как мою пищу. И поистине, многие случаи повелительно приближались ко мне; но еще более повелительно говорила к ним моя воля, -- и тотчас стояли они на коленях, умоляя -- -- умоляя, чтобы дал я им пристанище и оказал им сердечный прием, и льстиво уговаривая: Видишь, о Заратустра, так только друг приближается к другу! -- Но что говорю я там, где нет ни у кого моих ушей! И так стану я взывать ко всем ветрам: -- Вы все мельчаете, вы, маленькие люди! Вы распадаетесь на крошки, вы, любители довольства! Вы погибнете еще -- -- от множества ваших маленьких добродетелей, от множества ваших мелких упущений, от вашего постоянного маленького смирения! Вы слишком щадите, слишком уступаете: такова почва, на которой произрастаете вы! Но чтобы дерево стало большим, для этого должно оно обвить крепкие скалы крепкими корнями!