Андрей Сидерский

Третье открытие силы

доберусь до последних скал.

Я отправился в путь сразу же после полудня и на закате пришел на вымощенную плитами площадку, в центре которой возвышался каменный трон. Взобравшись на место для сидения, я сложил ноги в полный лотос, прислонился спиной к теплому камню и принялся молча созерцать заходящее солнце. Но ничего не происходило.

Стул напрочь отказывался запускать мою крышу в полет по большому кольцу.

Примерно через полчаса бесплодного ожидания я сполз с трона, забросил на плечи рюкзак и по юго-западному лучу образованной цепями холмов звезды двинулся к последним скалам, полагая, что проведу там день-другой. Последние скалы нравились мне не меньше, чем моя - теперь уже не моя - бухта. Там был грот, куда рыбаки прятали в шторм свои баркасы, были хаотические нагромождения камней, уступами спускавшиеся к воде, были пещеры и круглые озера, соединенные с морем подводными туннелями. Каждый год я останавливался у последних скал как минимум на неделю, чтобы вдоволь понырять в прохладных сумерках подводных лабиринтов.

Длительные задержки дыхания заряжали энергией, а холодная вода не давала голове взорваться от внутреннего напряжения феерическими каскадами непостижимых видений, причудливо сплетающихся в мыслительный белый шум многоканальных раздумий и непобедимых в своей неконтролируемости сексуальных фантазий - неизменных спутников повышения концентрации энергии в теле и ее услужливых пожирателей.

Обыкновенно я добирался до последних скал на рассвете - после ночного перехода по безмолвной темной степи, озаряемой лишь ритмичными вспышками далекого маяка на самом западном мысу полуострова. Но в этот раз я пришел раньше. Было еще совсем темно, когда я понял, что и здесь мне тоже делать больше нечего. Не останавливаясь, я продолжил свой путь и к рассвету оказался в полукруглой долине за последними скалами, в нескольких километрах от которой начиналась вторая дорога.

Эта долина была странным местом. Степь в ней полого спускалась к морю и плавно переходила в длинные плоские каменные языки, уходившие далеко в море хаотически разбросанными почти идеально ровными плитами. Попадая туда, я неизменно ощущал, как все, что лежит за пределами долины, включая даже остальные части полуострова, перестает существовать. Пространство этой долины было своего рода квинтэссенцией пространства полуострова - изоляция от внешнего мира в нем достигала совершенно абсурдной степени. На южном краю долины - там, где степь понемногу поднималась, вновь переходя в гряду пологих холмов, стоял полуразвалившийся давным-давно заброшенный небольшой маячок. Он как бы замыкал собой береговую линию полуострова, за ним начиналось совсем другое пространство, принадлежавшее дороге, которая находилась километрах в семи за маяком.

Дорога приходила откуда-то из глубины степи, поворачивала к морю и вдоль него тянулась к поселку, где недалеко от порта находилась автобусная остановка.

Впрочем, порт - громко сказано. Кучка замызганных лачуг, развалины мечети возле базара - пять-шесть бабок да один мужик с арбузами - столовая нефтяников на выезде в степь и широкий залив с огромным белым - длиной километров в пятнадцать - полумесяцем песчаного пляжа и двумя ржавыми ракетными катерами у полузатонувшего плавучего пирса. Один раз в сутки там можно было сесть в автобус, который отправлялся рано утром и после многих часов монотонного жужжания по пустынному степному шоссе останавливался в областном центре у замершего на ночь рынка рядом с крохотным тупиковым вокзалом.

Целый день я неподвижно пролежал на камне, изредка лениво сползая с нагретой солнцем плоской поверхности в почти горячую воду неглубокой - по колено - крохотной бухточки, сплошь заросшей длинными космами мягкой изумрудно-зеленой подводной травы. К вечеру мое солнечное сплетение буквально разрывалось от переполнявшей его энергии. Заснуть в ту ночь мне, разумеется, не удалось. Да я особо и не старался. Я бродил по долине, вслушиваясь в неподвижность тишины.

Стояло полное безветрие, и звезды, обильно отраженные зеркальной поверхностью моря, совсем не дрожали. Мне было видно, как на далеком мысу вспыхивает и гаснет огонь маяка. Отражение его вспышек вертикальным клинком на несколько мгновений рассекало темноту, которая затем вновь смыкалась, ненадолго делаясь антрацитово-черной - совсем как Великая Пустота.

Я поднялся к заброшенному маячку. Вокруг него правильным шаром роились искры.