от него я не мог, каждый имеет право отдыхать там, где хочет, особенно в дикой пустынной степи. Пытаться изгнать этого типа из бухты, попросту начистив ему фэйс, было бесполезно - ведь я только что видел, на что он способен. Более того, я чувствовал, что, даже если он уйдет, это ничего не изменит. Отцепиться от него можно было только каким-то другим способом. И, положившись на свое чутье, я выбрал наиболее радикальный. По крайней мере, как мне казалось. Впоследствии выяснилось, что я был прав - я инстинктивно воспользовался одним из самых эффективных способов психоэнергетической защиты.
Но тогда я этого не знал, а действовал, руководствуясь простым инстинктом самосохранения - чисто автоматически и почти неосознанно. Я взял да и не поверил своим глазам. Я выбрал не верить... И одним махом быстренько зачеркнул для себя все, что успело к тому моменту внедриться в мое сознание с подачи этого человека.
- Но я к тебе не лез, ты сам подставился... - как бы извиняясь, произнес он.
- Я же сказал тебе - иди... в задницу!!! - процедил я сквозь зубы, снова начиная раздражаться. - Бубни харекришну, делай, что хочешь, только не лезь ко мне со всей этой шизой! Неужели одного раза мало и нужно повторять?!
И эта фраза что-то сделала с моим восприятием. Словно я в мгновение ока окружил себя металлической сеткой, сквозь которую проникало все, кроме того, что могло быть хотя бы как-то связано с этим человеком. Я чувствовал, что теперь могу сколько угодно наблюдать за тем, что он делает, без каких бы то ни было нежелательных для меня последствий. И я окончательно поверил в то, что не видел ничего, кроме обыкновенной динамической разминки матерого бойца, а голова у меня закружилась просто от того, что я устал, поднимаясь наверх.
Но он не унимался:
- Слушай, а почему ты решил, что это - шиза? Из-за моего попался?.. Тебе не нравится быть в роли того, кто подставился... Так ведь никому не нравится...
Но чтобы ТАК не попадаться, нужно самому что-то из себя представлять.
Его слова буквально взбесили меня.
- Пошел ты знаешь куда!.. - воскликнул я, но прямо то место, куда ему надлежало отправиться, на этот раз почему-то не назвал.
- Знаю... Но все-таки, почему ты решил, что это - шиза?
- Потому что я так решил! - раздраженно отрезал я и неожиданно для себя добавил:
- И харекришна твоя вчерашняя - тоже шиза. Недаром у тебя глазки поблескивают...
Повторяю тебе: я - просто устал, а ты - иди в задницу!..
На этот раз он ничего не сказал и только с улыбкой молча пожал плечами.
А я - соврал. Я вовсе не чувствовал себя уставшим. Наоборот, я ощущал совершенно небывалый и абсолютно необъяснимый подъем...
Сняв с огня котелок с овсянкой, я поставил воду для чая.
Он завтракать отказался и отправился куда-то в степь, что меня весьма обрадовало.
Усевшись с миской на краю обрыва и свесив вниз ноги, я съел кашу и, подобно разбойникам из мультика, которые убежали далеко в лес и поклялись больше никогда, никогда не возвращаться в это проклятое место, решил, что больше не буду вступать с этим типом ни в какие разговоры о вещах хотя бы сколько-нибудь абстрактных, и вообще постараюсь обращать на него поменьше внимания.
После завтрака я сложил миску, кружку и ложку в полиэтиленовый кулек и, зажав его в зубах, спустился вниз. Вымыв посуду, выкупался сам и сладостно растянулся на теплой поверхности камня в предвкушении многодневного блаженного безделья.
Он спустился на плиту примерно через час.
Весь день почти до самого заката мы провели у воды, не перекинувшись ни одним словом. Большую часть времени я лежал с закрытыми глазами, иногда сползая в море, чтобы лениво проплыть несколько сот метров. Он тоже молча лежал, потом что-то делал, потом плавал, потом опять что-то делал, громко при этом пыхтел, потом снова лежал, но я тщательно не обращал не него никакого внимания и старался даже не смотреть в его сторону.
Вечером он сварил рис, который мы съели в полном молчании.
Так прошло несколько дней, в течение которых мы с ним почти не разговаривали.
Однажды я обнаружил, зачем он по утрам берет с собой вниз чайную ложку и кружку-чайник. Оказывается, они нужны были ему для выполнения утренних гигиенических процедур.
Сначала он прополаскивал рот морской водой, потом чистил язык, ложкой соскребая с него собравшийся за ночь белесый налет. С особой тщательностью он обрабатывал корень языка, от этого временами у него возникали даже позывы на рвоту, а в глазах скапливались слезы. Покончив с языком, он снова прополаскивал рот, после чего указательным и средним