движение; однако это странное по своей природе 'вдруг'
лежит между движением и покоем, находясь совершенно вне времени; но в направлении к нему и
исходя от него изменяется движущееся, переходя к покою, и покоящееся, переходя к движению.
Аристотель. Кажется, так.
Парменид. И коль скоро единое покоится и движется, оно должно изменяться в ту и в другую
сторону, потому что только при этом условии оно может пребывать в обоих состояниях. Изменяясь
же, оно изменяется вдруг и, когда изменяется, не может находиться ни в каком времени, и не мо-
жет, значит, в тот момент ни двигаться, ни покоиться.
Аристотель. Конечно, нет.
Парменид. Но разве не так обстоит дело и при прочих изменениях? Когда что-либо переходит
от бытия к гибели или от небытия к возникновению, происходит его становление между некими
движением и покоем и оно не имеет в тот момент ни бытия, ни небытия, не возникает и не гибнет.
Аристотель. Выходит, так.
Парменид. По той же причине, когда единое переходит из единого во многое, и из многого в
единое, оно не есть ни единое, ни многое, оно не разъединяется и не соединяется; точно так же,
переходя из подобного в неподобное и из неподобного в подобное, оно не есть ни подобное, ни
неподобное, оно не уподобляется и не становится неподобным; наконец, переходя из малого в
великое и равное и наоборот, оно не бывает ни малым, ни великим, ни равным, не увеличивается,
не убывает и не уравнивается.
Аристотель. Выходит, что нет.
Парменид. Значит, единое испытывает все эти состояния, если оно существует.
Аристотель. Как же иначе?
[Относительное и абсолютное полагание единого с выводами для иного]
Парменид. Не рассмотреть ли теперь, что испытывает другое, если единое существует?
Аристотель. Да, рассмотрим.
Парменид. Будем поэтому рассуждать о том, что должно испытывать другое - неединое, - если
единое существует.
Аристотель. Будем.
Парменид. Итак, поскольку другое есть другое по отношению к единому, оно не есть единое,
иначе оно не было бы другим по отношению к единому.
Аристотель. Правильно.
Парменид. Однако другое не вовсе лишено единого, но некоторым образом причастно ему.
Аристотель. Каким именно?
Парменид. Другое - не-единое - есть другое, надо полагать, потому, что имеет части, ибо если
бы оно не имело частей, то было бы всецело единым.
Аристотель. Правильно.
Парменид. А части, как мы признаем, есть у того, что представляет собою целое.
Аристотель. Да, мы это признаем.
Парменид. Но целое единое должно состоять из многого; части и будут его частями, потому
что каждая из частей должна быть частью не многого, но целого.
Аристотель. Как это?
Парменид. Если бы что-либо было частью многого, в котором содержалось бы и оно само, то
оно, конечно, оказалось бы частью как себя самого - что невозможно, - так и каждого отдельного
из другого, если только оно есть часть всего многого. Но не будучи частью чего-нибудь
отдельного, оно будет принадлежать другому, за исключением этого отдельного, и, значит, не
будет частью каждого отдельного; не будучи же частью каждого, оно не будет частью ни одного
отдельного из многого. Если же оно не есть часть ни одного, то невозможно ему быть чем-нибудь
- частью или чем-то иным - по отношению к сумме таких отдельных [членов], ни для одного из
которых оно не есть нечто.
Аристотель. Очевидно, так.
Парменид. Значит, часть есть часть не многого и не всех [его членов], но некоей одной идеи и
некоего единого, которое мы называем целым, ставшим из всех [членов] законченным единым;
часть и есть часть такого целого.
Аристотель. Именно так.
Парменид. Значит, если другое имеет части, то и оно должно быть причастным целому и
единому.
Аристотель. Конечно.
Парменид. Необходимо, значит, чтобы другое - не-единое - было единым законченным целым,
имеющим части.
Аристотель. Необходимо.
Парменид. Далее, то же самое относится и к каждой части: части тоже необходимо причастны
единому. Ведь если каждая из них есть часть, то тем самым 'быть каждым' означает быть
отдельным, обособленным от другого и существующим само по себе, коль скоро это есть 'каждое'.
Аристотель. Правильно.
Парменид. Но причастное единому причастно ему, очевидно, как нечто отличное от него,
потому что в противном случае оно не было бы причастно, но само было бы единым; а ведь
ничему, кроме самого единого, невозможно быть единым.
Аристотель. Невозможно.
Парменид. Между тем, и целое, и часть необходимо должны быть причастны единому. В самом
деле, первое составит единое целое, части которого