году вздернули на виселице по обвинению в
колдовстве.
Я взял тогда за правило регулярно навещать Пикмэна, особенно после
того, как приступил к работе над монографией о так называемом "причудливом
искусстве". Возможно, именно его работы и натолкнули меня на эту идею, во
всяком случае, как только я стал развивать ее, он стал для меня подлинной
кладезью информации и всевозможных суждений на этот счет. Он показал мне все
свои картины и рисунки на эту тему, в том числе несколько перьевых
зарисовок, за которые, во что я искренне верю, его исключили бы изо всех
художественных клубов, если бы их членам довелось познакомиться с подобными
творениями.
Довольно скоро я стал его искренним приверженцем и готов был, подобно
усердному школьнику, часами выслушивать его рассуждения о теории живописи и
всевозможные философские гипотезы, кстати, настолько бредовые и дикие, что
за одно это его можно было навечно упрятать в сумасшедший дом. Мое искреннее
преклонение, значимость которого особенно усиливалась в условиях, когда все
большее число людей постепенно отворачивалось от него, делало его особенно
доверительным в беседах со мной, и однажды вечером он намекнул, что если я
не стану слишком распространяться на этот счет и к тому же не буду проявлять
излишней щепетильности и брезгливости, то он мог бы показать мне нечто
необычное - что-то такое, что по своей силе превосходило все то, что я видел
у него в доме,
- Знаете, - говорил он, - есть такие вещи, которые вряд ли подойдут для
Ньюбэри-стрит; они просто покажутся здесь неуместными и едва ли смогут быть
по достоинству оценены. Я всегда старался постичь потаенные обертоны души, а
этого вы никогда не сыщете на вульгарных искусственных улицах, проложенных
по искусственной земле искусственных городов. Моя студия - это уже не
Бостон; это вообще ни с чем несравнимо, поскольку вы даже не успеете собрать
все нахлынувшие на вас там воспоминания и видения загадочных духов. Если
здесь, в городе, все еще сохранились какие-то привидения, то это всего лишь
ручные, можно сказать, почти домашние призраки соляных болот и мелководных
бухт; я же хочу настоящих, человеческих привидений - таких, которые
достаточно высокоорганизованы, чтобы уметь заглянуть в преисподнюю и быть
способными постичь смысл увиденного там.
Настоящий художник должен жить в Норт-Энде. Если в человеке
действительно присутствует эстетическое начало, он смирится с нищетой ради
познания исконных традиций широких масс. Боже мой! Неужели вы не понимаете,
что места, подобные тому, о котором я говорю, на самом деле вовсе не
рукотворны, а развивались сами по себе? Поколение за поколением жили,
чувствовали и умирали в тех местах, причем происходило все это в те времена,
когда люди еще не боялись жить, чувствовать и умирать.
Разве вы не знаете, что в 1632 году на холме Коппа была мельница и что
половина из всех ныне существующих там улиц была проложена еще в 1650 году?
Я могу показать вам дома, которым по двести пятьдесят лет, а то и более;
дома, которые были свидетелями таких времен, за которые все современные
постройки давным-давно развалились бы в пыль. Что нынешние поколения знают о
стоящей за всем этим жизнью и наполнявших ее силах? Вы считаете салемское
колдовство иллюзией, обманом, а я готов биться о заклад, что моя
пра-пра-пра-прабабка могла бы порассказать вам такое... Они вздернули ее на
Холме висельников, тогда как Коттон Матер стоял неподалеку и лицемерно
глазел на это зрелище. Мазер, черт бы его побрал, страшно боялся, что кто-то
может выбраться из проклятой клетки сплошной монотонии окружающей жизни, -
как бы я хотел, чтобы кто-нибудь наслал на него порчу или ночью высосал у
него всю кровь!
Я могу показать вам дом, в котором он жил, и могу указать другой, в
который он боялся даже заходить, - и это несмотря на всю свою самоуверенную
болтовню. А ведь он и сам знал такие вещи, которые не осмелился включить в
свою глупую "Магналию" или в ребячьи "Чудеса невидимого мира". Послушайте,
вам известно, что когда-то весь Норт-Энд представлял из себя сеть подземных
туннелей, посредством которых некоторые люди обеспечивали себе доступ в дома
друг друга, могли проникать на кладбища и выходить в море? И пусть наверху
устраивали судилища и организовывали гонения - все равно ежедневно там
происходили