Говард Ф.Лавкрафт

Модель для Пикмэна

века, хотя в подобных вещах легко и

ошибиться.

По словам Пикмэна, это было именно то, о чем он говорил, - вход в сеть

туннелей, заполнявших пространство под холмом. Я обратил внимание, что

сверху колодец не был заложен кирпичом и закрывала его лишь толстая

деревянная крышка округлой формы. Я невольно поежился, подумав обо всех тех

существах, которые могли иметь отношение к этому сооружению, если,

разумеется, дикие намеки Пикмэна не были всего лишь пустой риторикой. После

этого мы поднялись на пару ступеней и через узкую дверь прошли в довольно

просторную комнату с деревянным полом и оборудованную, как студия.

Ацетиленовая горелка обеспечивала необходимый для работы минимум освещения.

Незавершенные картины, укрепленные на мольбертах или стоявшие

прислоненными к стенам, казались столь же зловещими, как и готовые работы

наверху, и со всей отчетливостью демонстрировали дичайшее мастерство этого

художника. Сцены были проработаны с высочайшей скрупулезностью, а

карандашные штрихи красноречиво указывали на то, что Пикмэн старался с

максимальной точностью передать правильную перспективу и соблюсти нужные

пропорции. Даже сейчас, с учетом всего того, что я знаю, смею утверждать,

что человек этот был великим художником. Особый же мой интерес привлекла

стоявшая на столе большая фотокамера - Пикмэн пояснил, что пользуется ею при

создании фоновых сюжетов своих полотен. В самом деле, гораздо удобнее было

срисовывать их с фотографии прямо здесь, в студии, чем таскать с собой по

городу этюдник в поисках нужной сцены или сюжета. Он считал, что фотография

ничуть не хуже натуры или живой модели, особенно когда речь идет о

длительной работе, и добавил, что довольно часто пользуется камерой.

Было во всех тех тошнотворных сюжетах и полузавершенных чудовищах,

глазевших на меня буквально из каждого угла студии, что-то очень тревожное.

Неожиданно Пикмэн открыл один довольно большой холст, стоявший чуть в

стороне от света, и при виде его я уже не мог сдержать самого настоящего

возгласа ужаса - второго за ту ночь. Эхо от него еще долго отражалось от

сумрачных сводов древнего и затхлого подвала, но он все же помог мне

выплеснуть наружу хотя бы часть того дикого возбуждения, которое было готово

вот-вот взорваться истерическим смехом. Боже Праведный! Элиот, я и до сих

пор не знаю, где там кончалась реальность и начиналось поистине болезненное

воображение. Мне кажется, на земле попросту не могло возникнуть подобного

видения.

Это было колоссальное, совершенно непонятное и абсолютно богопротивное

существо с пылающими красными глазами; в своих костлявых лапах оно держало

какой-то предмет, который при ближайшем рассмотрении оказался человеческим

телом, и оно вгрызалось в его голову, подобно тому, как нетерпеливый ребенок

пытается откусить край неподатливого леденца. Поза чудовища была чем-то

похожей на сидение на корточках, причем создавалось ощущение, что оно в

любой момент готово бросить свою добычу и отправиться на поиски более

сочного лакомства. Но, черт побери, даже не сам по себе изображенный на

картине объект являлся источником охватившей меня дикой паники, не его

собачья морда с торчащими ушами, налитыми кровью глазами, плоским носом и

истекающими слюной губами; и не чешуйчатые лапы, не заплесневелое тело, не

похожие на копыта ноги - нет, ничего подобного, хотя каждой из этих деталей

вполне хватило бы на то, чтобы окончательно лишить впечатлительного человека

остатков рассудка.

Нет, Элиот, это была техника - все та же проклятая, нечестивая,

совершенно противоестественная техника исполнения! Будучи, надеюсь, также

живым существом, я еще ни разу не видел, чтобы на полотне с таким

ошеломляющим правдоподобием было запечатлено дыхание жизни. Изображенное там

чудовище взирало на меня и пожирало свою добычу, вгрызалось в нее и

смотрело, - и я понимал, что лишь временная приостановка действия всех

законов природы могла позволить человеку нарисовать подобное без модели, не

заглянув хотя бы краем глаза в саму преисподнюю, что было доступно лишь

человеку, продавшему свою душу дьяволу.

К свободной части холста кнопкой был прикреплен сильно закрученный

кусок какой-то бумаги, - очевидно, это была фотография, с которой Пикмэн