деле оно совсем иначе, я почитаю их, афиняне, больше, чем
любой из моих обвинителей, — поручаю и вам и богу рассудить меня так, как будет всего
лучше и для меня и для вас.
[После признания Сократа виновным]
Многое, афиняне, не позволяет мне возмущаться тем, что сейчас произошло, — тем, что
вы меня осудили, да для меня это и не было неожиданностью. Гораздо более удивляет
меня число голосов на той и на другой стороне. Я не думал, что перевес голосов будет так
мал, и полагал, что он будет куда больше. Теперь же, оказывается, выпади тридцать
камешков не на эту, а на другую сторону, и я был бы оправдан. От Мелита, по-моему, я и
теперь отделался, и не только отделался: ведь очевидно для всякого, что если бы Анит и
Ликон не выступили против меня со своими обвинениями, то Мелит был бы принужден
уплатить тысячу драхм, не получив пятой части голосов.
Этот человек присуждает меня к смерти. Пусть так. А я, афиняне, к чему присуждаю себя
сам? Очевидно, к тому, чего заслуживаю. Так к чему же? Что, по заслугам, надо сделать
со мной, или какой штраф должен я уплатить за то, что я сознательно всю свою жизнь не
давал себе покоя и пренебрег всем тем, о чем заботится большинство, — корыстью,
домашними делами, военными чинами, речами в народном собрании, участием в
управлении, в заговорах, в восстаниях, какие бывают в нашем городе, — ибо считал себя,
право же, слишком порядочным, чтобы остаться целым, участвуя во всем этом; за то, что
не шел туда, где я не мог принести никакой пользы ни вам, ни себе, а шел туда, где
частным образом мог оказать всякому величайшее, как я утверждаю, благодеяние,
стараясь убедить каждого из вас не заботиться о своих делах раньше и больше, чем о себе
самом, о том, как самому стать как можно лучше и разумнее; и не печься о городских
делах раньше, чем о самом городе, и таким же образом помышлять и обо всем прочем.
Итак, чего же я заслуживаю за то, что я такой? Чего-нибудь хорошего, афиняне, если уже
в самом деле воздавать по заслугам, и притом такого, что мне было бы кстати. Что же
кстати человеку заслуженному, но бедному, который нуждается в досуге для вашего же
назидания? Для подобного человека, афиняне, нет ничего более подходящего, как обед в
Пританее! Ему это подобает гораздо больше, чем тому из вас, кто одерживает победу на
Олимпийских играх в скачках или в состязаниях колесниц, двуконных и четвероконных;
ведь он дает вам мнимое счастье, а я — подлинное, он не нуждается в пропитании, а я
нуждаюсь. Итак, если я должен по справедливости оценить мои заслуги, то вот к чему я
присуждаю себя — к обеду в Пританее.
Может быть, вам и это покажется высокомерным, как и то, что я говорил о воплях и
мольбах; но это не так, афиняне, а скорее дело вот в чем: я убежден, что ни одного
человека не обижаю умышленно, но убедить в этом вас я не могу, потому что мало
времени беседовали мы друг с другом. Мне думается, вы бы убедились, если бы у вас, как
у других людей, существовал закон решать уголовное дело в течение нескольких дней, а
не одного; сейчас не так-то легко за короткое время опровергнуть тяжелую клевету. Так
вот, убежденный в том, что я не обижаю никого, я ни в коем случае не стану обижать и
самого себя, наговаривать на себя, будто я заслуживаю чего-нибудь нехорошего, и
назначать себе наказание. С какой стати? Из страха подвергнуться тому, чего требует для
меня Мелит и о чем, повторяю, я не ведаю, благо это или зло? И вместо этого я выберу и
назначу себе наказанием что-нибудь такое, о чем я знаю наверное, что это — зло? Не
тюремное ли заключение? Но ради чего стал бы я жить в тюрьме рабом одиннадцати
должностных лиц, каждый раз избираемых заново? Денежную пеню, с тем чтобы быть в
заключении, пока не уплачу? Но для меня это то же, что вечное заточение, потому что мне
не из чего уплатить. Не присудить ли себя к изгнанию? К этому вы меня, пожалуй, охотно
присудите. Сильно бы, однако, должен был я цепляться за жизнь, афиняне, чтобы
растеряться настолько и не сообразить вот чего: вы, собственные мои сограждане, не были
в состоянии вынести мои беседы и рассуждения, они оказались для вас слишком
тяжелыми и невыносимыми, так что вы ищете теперь, как бы от них отделаться; так
неужели другие легко их вынесут? Никоим образом, афиняне. Хороша же в таком случае
была бы моя жизнь — уйти в изгнание на старости лет и жить, скитаясь из города в город,
причем отовсюду меня бы изгоняли. Я ведь отлично знаю, что, куда бы я ни пришел,
молодые люди