Значит, я не признаю
богами ни солнце, ни луну, как признают прочие люди?
— Право же, так, судьи, потому что он утверждает, что солнце — камень, а луна — земля.
— Анаксагора, стало быть, ты обвиняешь, друг мой Мелит, и так презираешь судей и
считаешь их столь несведущими в литературе, что думаешь, будто им неизвестно, что
книги Анаксагора из Клазомен переполнены такими утверждениями? А молодые люди,
оказывается, узнают это от меня, когда могут узнать то же самое, заплативши в орхестре
самое большее драхму, и потом осмеять Сократа, если он станет приписывать себе эти
мысли, к тому же еще столь нелепые! Но скажи, ради Зевса, так-таки я, по-твоему, и
считаю, что нет никакого бога?
— Клянусь Зевсом, никакого.
— Это невероятно, Мелит, да мне кажется, ты и сам этому не веришь. По-моему, афиняне,
он — большой наглец и озорник, и подал на меня эту жалобу просто по наглости и
озорству, да еще по молодости лет. Похоже, что он пробовал сочинить загадку: 'Заметит
ли Сократ, наш мудрец, что я шучу и противоречу сам себе, или мне удастся провести и
его, и прочих слушателей?' Потому что, мне кажется, в своем доносе он сам себе
противоречит, все равно как если бы он сказал: 'Сократ нарушает закон тем, что не
признает богов, а признает богов'. Ведь это же шутка!
Посмотрите вместе со мной, афиняне, так ли он это говорит, как мне кажется. Ты, Мелит,
отвечай нам, а вы помните, о чем я вас просил вначале, — не шуметь, если я буду
говорить по-своему.
Есть ли, Мелит, на свете такой человек, который дела людские признавал бы, а людей не
признавал? Только пусть он отвечает, афиняне, а не шумит по всякому поводу. Есть ли на
свете кто-нибудь, кто бы коней не признавал, а верховую езду признавал бы? Или
флейтистов бы не признавал, а игру на флейте признавал бы? Не существует такого.
Мелит, превосходнейший человек! Если ты не желаешь отвечать, то я скажу это тебе и
всем присутствующим. Но ответь хоть вот на что: бывает ли, чтобы кто-нибудь признавал
демонические знамения, а самих демонов бы не признавал?
— Нет, не бывает.
— Наконец-то! Как это хорошо, что афиняне тебя заставили отвечать! Итак, ты
утверждаешь, что демонические знамения я признаю и других учу узнавать их, все равно
— новые ли они или древние; по твоим словам, я демонические знамения признаю, и в
своей жалобе ты подтвердил это клятвою. Если же я признаю демонические знамения, то
мне уже никак невозможно не признавать демонов. Разве не так? Конечно, так. Полагаю,
что ты согласен, раз не отвечаешь. А не считаем мы демонов или богами, или детьми
богов? Да или нет?
— Конечно, считаем.
— Итак, если демонов я признаю, с чем ты согласен, а демоны — это некие боги, то и
выходит так, как я сказал: ты шутишь и предлагаешь загадку, утверждая, что я не признаю
богов и в то же время признаю богов, потому что демонов-то я признаю. С другой
стороны, если демоны — это как бы побочные дети богов, от нимф или от кого-нибудь
еще, как гласят предания, то какой же человек, признавая детей богов, не будет
признавать самих богов? Это было бы так же нелепо, как если бы кто-нибудь признавал,
что существуют мулы, потомство лошадей и ослов, а что существуют лошади и ослы, не
признавал бы. Нет, Мелит, не может быть, чтобы ты подал это обвинение иначе, как желая
испытать нас, или же ты просто не ведал, в каком бы настоящем преступлении обвинить
меня... Но уверить людей, у которых есть хоть немного ума, в том, будто возможно
признавать и демоническое и божественное и вместе с тем не признавать ни демонов, ни
богов, это тебе никак не удастся.
Впрочем, афиняне, что я не виновен в том, в чем меня обвиняет Мелит, это, пожалуй, не
требует дальнейших доказательств — довольно будет сказанного. А что у многих
возникло против меня сильное ожесточение, о чем я и говорил вначале, это, будьте
уверены, истинная правда. И если что погубит меня, так именно это; не Мелит и не Анит,
а клевета и недоброжелательство многих — то, что погубило уже немало честных людей
и, думаю, еще погубит, — рассчитывать, что дело на мне остановится, нет никаких
оснований.
Но, пожалуй, кто-нибудь скажет: 'Не стыдно ли тебе, Сократ, заниматься таким делом,
которое грозит тебе теперь смертью?'
На это я, по справедливости, могу возразить: 'Нехорошо ты это говоришь, друг мой,
будто человеку, который приносит хотя бы маленькую пользу, следует принимать в
расчет жизнь или смерть, а не смотреть во всяком деле только одно — делает ли он дела
справедливые,