Виталий Фил

Без ИМЕНИ

Но это было бы слишком предсказуемо, и он этого делать не стал. Потому что и не смог бы.

Ярость потока немного улеглась. Он унёс меня на значительное расстояние, так далеко, что я потерял всякую возможность ориентироваться во времени. Поток выкинул меня на берег и понёсся дальше, подобно Дону Кехане Ламанчскому, совершенствуясь в своём безумии. Оно и понятно, ведь привычное и обыденное не интересно. Оно ведь понятно всем и каждому. Вот, то, что понятно только тебе одному - вот это интересно. А еще лучше, когда оно и тебе не понятно.

тут конечно надо было еще чего-нибудь умное написать, чтоб ты подумал, какой я крутой гуру, но ничего в голову не пришло, а место оставалось. Вот я и написал: рыба рыба рыба рыба рыба рыба рыба рыба рыба рыба рыба рыба рыба рыба рыба рыба рыба рыба рыба рыба рыба рыба рыба рыба рыба рыба рыба рыба дышала жабрами, вращая своими выпуклыми глазами. Она видела всё, но не скажет, как…

Вчера по городу ходил Бог и прощал карму всем встречным. И меня встретил, но пожалел…

Мой модем, наконец, пробил завесу занятых линий и сейчас я выйду в Сеть. Выйду и остановлюсь в раздумьях. Что Сеть, что реал - одна сплошная иллюзия. Или одна сплошная реальность, это кому как привычнее. Был такой мультфильм у японцев –«Лайн». Может, смотрел?

Это ужасное чувство: когда мучительно ищешь что-то, инстинктивно ощущаемое очень близко, но не можешь найти. Даже понять, чего же ты такое ищешь…

Бог слишком милосерден, иначе как еще объяснить все то, что происходит с нами? Тогда-то я и решил собирать крышки и кольца от всех выпитых бутылок и банок. Я жил наивной надеждой, что они могут сложиться в коне концов в карту духовных сокровищ или на худой конец поэтического вдохновения.

Я второй день открываю 'подлинную история the Beatles'… и то ли это всё вымысел, то ли истинная реальность и её иллюзорные складки. Играет радио, а я думаю, что это всё не правда. Она целует меня, а я занят мыслями о вокселях жидкокристаллического монитора. Что это? Неужели избыток мозговых тараканов.

Небо скоро треснет под напором наших кованых сапог, и мы увидим кусочек вселенского механизма.

Когда мне сказали, что я разговариваю сам с собой, я спросил: а что тут есть с кем поговорить?

Голова - это целое искусство, которое возникло благодаря самому себе.

Вот если бы я стал тем, 'кем надо', тем серьёзным, солидным, достойным господином, не занимающимся всякой ерундой… я бы просто перестал быть собой.

А есть ли тайна? Я долго гонялся за ним, перепрыгивая с острова на остров, теряя и вновь находя его след.

Тебе говорят 'бди!' А если ты не расслышал или не понял, еще раз 'бди!' Вот и весь разговор с двустволкой сторожа на колхозном складе.

Как я вспоминал потом, он отбил пробку об острую кромку камня и резким движением выпил чёрную остро пахнущую жидкость. Его глаза загорелись нездоровым пламенем. Скрюченная аляповатая фигура стремительно росла и раздавалась в плечах, покрывалась листами металлической и хитиновой брони, заклёпками и ремнями. Кончики пальцев разорвало стремительно растущими когтями из хромованадиевого сплава. Показались гофрированные шланги и механический глаз, пылающий фиолетовым кошачьим зрачком, смотрящий на меня сверху вниз.

- И пусть битва начнётся - прорычал он, презрительно сплюнув в сторону.

В сторону того, кто добровольно пришел ему на помощь. Того, кто сам искал его в течение долгих скитаний по лабиринтам наваждений. Того, кто желал ему только добра, кто существовал ради его блага.

Охваченный праведно накатившей яростью, я выхватил меч, и он бросился на меня с невероятной скоростью и прытью, совершенно несвойственной бронированной туше таких размеров.

Дрался он умело, самозабвенно и яростно, почти не замечая ран и боли…

Как-то странно смотрятся томики избранных и выстраданных сочинений. Интересно их читать - приходит мысль: если это - избранное, то что же тогда всё остальное…

Да, что уж там. Сам я грешен этим. Стремлюсь к тому, чтоб каждый стих, каждый рассказ был тем самым 'избранным'. Зачем публиковать много обыденных вещей? Чтоб потом гордо выбрать 'самое-самое'? Я думаю, читателю и следует только это 'самое-самое' показывать. Иначе, яркие и талантливые вещи рискуют потеряться среди 'обычных', заурядных творений, от коих еще не был освобождён ни один художник.