Виталий Фил

Без ИМЕНИ

так и не увидевших свет, но, поверь мне, очень желавших сделать это.

Иной раз я невольно вздрагиваю, проходя мимо молодой и с виду счастливой семьи с ребёнком в коляске и целой вереницей рваных скулящих теней за спиной. Они страдают по-настоящему, не имея возможности покинуть землю. Они ходят среди живых призраками наивных ночных кошмаров с забытым сюжетом, но не высохшим холодным и липким потом. Присмотрись, может это кровь? Кровь тех, кто мог наполнить Вселенную еще одним криком и бранными воплями. Кровь тех, кто мог любить и быть любимым. Кто мог за что-то бороться, ошибаться, творить, ненавидеть и писать стихи… И, конечно, убивать еще не рождённых, но уже виновных в своём неуёмном желании жить.

И если сползти на мгновенье в прагматичность, то гормональная контрацепция дешевле абортов.

Возьми себя в руки и пиши дольше и дальше, глубже погружаясь в мутный океан тёплой маслянистой субстанции пространства-сознания (наверняка пьяного). Может, это совсем не мои мысли, а кто-нибудь, стоя за моей сутулой от усталости спиной, дёргает за ниточки нервных окончаний и синапсов, заставляя уже не мои руки нажимать на клавиши? Может, это я уже так давно мёртв, что сравнялся возрастом с Вселенной? И, быть может, она все-таки пойдёт со мной в кино, если я приглашу её в следующую среду?

Кожаные брюки и шерстяная водолазка, перетянутые многочисленными ремнями, до колена высокие, шнурованные ботинки (а может, сапоги?) – всё это делало мой облик несколько не похожим на классический.

Кромку крыльев я подводил чёрной каймой – пожалуй, моя единственная дань юношескому бунтарству, сохранившаяся и по сей день.

В панки я особо не стремился, да меня бы и не взяли. Моя высокая худощавая фигура красивее смотрелась, облачённая в плащ или пальто, чем в косуху. Да и крылья мои всегда вызывали насмешку: среди них были приняты кожистые, как у летучих мышей. А мне нравились с перьями. Они так мягко шелестели на ветру… (точно так же, как её волосы…) И хэйр мне не к лицу. Вообще, я любил длинные волосы, но мне они тоже не шли, да и ухаживать за ними мне было просто лень.

Меня звали Тот, Кто Ходит Без Имени.

Изо дня в день понуро бродили в поисках состояния опьянения, неважно какой природы, что-то искали (в том числе и себя), что-то находили и тут же выкидывали за полной ненадобностью, что-то творили, но забывали что и для кого.

Страница сто один, “смерть в Тибете”.

Вся эта показная злость и грубость – от нехватки любви и тепла. А откуда оно возьмётся, если мы сами его к себе не пускаем? Но, согласись, что это всё - части одной большой и непонятной игры.

Игры в жизнь, игры с жизнью. Игры бывают разные, честные и не очень. Интересные и скучно-однообразные. Они бывают компьютерные, а бывают – не совсем.

У детей всё на своих местах: игра это игра. Они открыто договариваются о правилах, бесхитростно их же и нарушают и устанавливают новые. Взрослые игры отличаются налётом лицемерия и параноидальной серьёзности. Вообще, все взрослые – параноики. И относятся они к детям совершенно неправильно.

Взрослые, впрочем, как и дети, несмотря на свой пресловутый жизненный опыт, болеют одной болезнью: абсолютизируют всё и вся. Что это такое, как не видоизменённый юношеский максимализм?

Подумать только, какой маразм: учиться в институте на педагога, а в сущности своей, учиться общению с детьми, как будто ты сам ребёнком никогда не был!

Кстати, первым делом там учат тому, что детский взгляд отличен от взгляда неосведомлённого и наивного взрослого. Взрослые вообще жутко скучные существа. Они очень любят разводить многочасовые ожесточённые дебаты по любым мелочам (например, как мне надевать шарф, под куртку или нет). Причём, настолько серьёзно, как будто это имеет принципиальное значение. Можно подумать, это более важное, чем красивый и необычный рисунок, увиденный мною на крыльях пролетавшей мимо бабочки.

Открыв очередную дверь в бесконечном коридоре, я попал в пустой школьный класс с низкими партами для первоклашек. Ветер, влетая в открытые настежь окна, шелестел бумагой брошенного дневника. Его страницы были пусты.