Виталий Фил

Без ИМЕНИ

мутные сессии и беспробудный сон разума - до боли знакомые и надоёвшие складки вселенной.

Дело не в том, что это плохо или хорошо. Губит человека не пиво и не водка и не блядство. А злоупотребление ими всеми от скуки.

Кровь, застывшая на виске, запах пороха и еще дымящийся револьвер в остывающей ладони. Ему всего 17 и это лишь фантазии.

…и солнце показалось ему всего лишь никчёмным пятаком в холодном, пустом и бесконечно чужом небе.

Свинцовой правдой войны мне кивнёт воронёный ствол.

Я с радостью умру гордым. С высоко поднятой головой.

Только какой в этом прок?

…лицо девочки преобразилось, и она произнесла значительным голосом:

- Я проклинаю Максимо Факундо Девиса-Тревиса… - тут она сделала паузу, замахиваясь жертвенным ножом, а потом добавила совсем беззаботно: - и желаю ему быстрой и мучительной смерти!..

Голова курицы отлетела в сторону. Я в ужасе зажмурился, но на моё удивление агонии и кровавых брызг не последовало. Курица оказалась резиновой. С пищалкой.

- А это ничего, что ку…- осекся я на полуслове, поймав взгляд юной ведьмы.

- Нет, конечно. Это ведь всего лишь символ.

- А сработает?

- Естественно, нет. Зато душу отвела.

Он играл в войну с детства. Эта страсть сохранилась и потом, просто война перестала быть игрушечной.

Её ненавидят и презирают те, кому есть за что цепляться. Кому дорого всё, что создано их трудами, свободны от ненависти.

Такова жизнь тех, кто не нашел себя в битве, кому чужды песни клинков и гармония сражений. Жизнь воина короткая и яркая, подобна блику солнца на лезвие меча.

И эта жизнь, пусть и наполненная смертью, насилием, ненавистью и жестокостью, куда более чиста, чем размеренное гниение прочих, лицемерно ратующих за мир, но ради наживы готовых заплатить любую цену.

И в этой жизни нет ничего лучше для человека, чем найти себя и своё место.

Войне всегда сопутствует грязь и низость. Это не только бравые походы и упоение битвой, победой и славой. Это так же и ненависть, пожирающая разум, насилие, грабежи, зверства и разврат. И всё это сопутствует любой войне. Такова уж человеческая природа.

Я видел всё это. И не только видел, я жил всем этим. Сначала влекомый чувством долга, а потом уже и по доброй воле я раз за разом бросался в бой, ведя за собой сотни других.

Указатель налево гласил: “Бифрост, 1500 лет”.

Зайти, что ли? – подумал я, - с Хеймдалем поговорить…

Наступивший рассвет забрал их мертвые тела, не позволив мне проститься. Долгое время я просто сидел, уставившись в одну точку, оглушённый и уничтоженный горем. Потом я начал рыдать и мерно раскачиваться из стороны в сторону. Я не мог просто так сидеть, и эта деятельность наполняла пустоту моего существования хоть каким-то смыслом. Вечность спустя рыдания сменились словами погребальной песни. Лишенный всякого иного смысла жизни, я решил остаться навечно в этом месте, оплакивать безвременно ушедших.

Кровавые слёзы отчаянья особенно страшны, когда катятся по щекам суровых воинов. Сотни раз терявшие друзей, так и не привыкли к этой боли. И каждый раз, склонившись над остывающим телом в изрубленных доспехах, ты видел в нём себя, а в его судьбе – свою. И каждый раз ты умирал вместе с ним.

Внезапно я понял, что стою над собственным телом.

Почему ты не идешь навстречу своей душе? Неужели ты еще не устал от жестокости и насилия? От бессмысленной слепой боли и потоков мерзостных нечистот, хлещущих из всех щелей нашего очищающегося мира. Он переел дерьма и теперь его рвёт. Тошно и мне от этой добровольной несвободы. И после всех этих метаний и битв, наконец, можно обрести покой и умиротворение. Пришла пора перемен.

Сарай занялся огнём. Я стоял, заворожено глядя, как языки пламени жадно лижут крышу и стены. Из единственного окна на втором этаже валил серый дым. В какой то момент меня охватило беспокойство по поводу оставленных внутри вещей и документов, но я с улыбкой отогнал сомнения. Как можно сравнить ценность каких-то тряпок и бумажек с величественным зрелищем полночного пожара.

И я широко улыбнулся, когда мой взгляд упал на дом мирно спящих соседей.

Я все вижу: боль и несправедливость, неустройство этого мира, который мы сами же и создали. Он искусственен, иллюзорен. Но почему-то я не чувствую ничего кроме раздражения при виде обрекших самих себя на добровольную слепоту.

Но нет! мне не всё равно. Я тяну изо всех сил за кончик бревна, что в твоём и моём глазу.

Да, нас всех, несомненно, ждёт прекрасное, светлое будущее… Ну и что?