она с подавляющим большинством.
Только однажды, из чистого любопытства, я спросил у нее об этих критериях.
- Ну-у-у, как тебе сказать... - ответила она и задумалась секунд на тридцать. - Конечно, не все равно, с кем. Бывает, тошнит при одной мысли... Но знаешь - мне просто, наверное, хочется успеть узнать как можно больше разных людей. Может, так оно и приходит ко мне - понимание мира...
- Из чьих-то постелей?
- М-м...
Наступил мой черед задуматься.
- Ну и... Ну и как - стало тебе понятнее?
- Чуть-чуть, - сказала она.
С зимы 69-го до лета 70-го я почти не виделся с ней. Университет то и дело закрывали по разным причинам, да и меня самого порядком закрутило в водовороте неприятностей личного плана.
Когда же осенью 70-го я заглянул наконец в кофейню, то не обнаружил среди посетителей ни одного знакомого лица. Ни единого - кроме нее. Как и прежде, играл хард-рок, но неуловимое напряжение, наполнявшее воздух когда-то, испарилось бесследно. Только паршивый кофе, который мы снова пили, так и не изменился с прошлого года. Я сидел перед нею на стуле, и мы болтали о старых приятелях. Многие уже бросили университет, один покончил собой, еще один канул без вести... Так и поговорили.
- Ну а сам-то - как ты жил этот год? - спросила она у меня.
- По-разному, - ответил я.
- Стал мудрее?
- Чуть-чуть.
В эту ночь я спал с нею впервые.
Я ничего толком не знаю о ней, кроме того, что когда-то услышал - то ли от кого-то из общих знакомых, то ли от нее самой между делом в постели. То, что еще старшеклассницей она вдрызг разругалась с отцом и сбежала из дому (и, понятно, из школы), - это точно, была такая история. Но где жила и чем перебивалась - этого не знал никто.
Дни напролет просиживала она на стульчике в рок-кафе, поглощая кофе чашку за чашкой, выкуривая одну сигарету за другой и перелистывая страницу за страницей очередной книги в ожидании момента, когда, наконец, появится какой-нибудь собеседник, который заплатит за все эти кофе и сигареты (не ахти какие суммы для нас даже в те дни) и с которым она, скорее всего, и уляжется этой ночью в постель.
Вот и все, что я знал о ней.
Так и сложилось: с той самой осени и до прошлого лета раз в неделю, по вторникам, она приходила ко мне в квартирку на окраине Митака. Ела мою нехитрую стряпню, забивала окурками пепельницы и под хард-рок по 'Радио FEN' на полную катушку занималась со мной любовью. Утром в среду, проснувшись, мы гуляли с ней в маленькой рощице, постепенно добредали до студенческого городка и обедали в местной столовой. И уже после обеда пили жиденький кофе на открытой площадке под тентами и, если погода была хорошей, валялись в траве на лужайке и разглядывали небеса.
'Пикник среди недели', - называла это она.
- Каждый раз, когда мы приходим сюда, я чувствую себя будто на пикнике.
- На пикнике?
- Ну да. Куда ни глянь - трава. У людей вокруг счастливые лица...
Стоя в траве на коленях, она испортила несколько спичек, прежде чем наконец прикурила.
- Солнце подымается, потом садится; люди появляются и исчезают... Время течет, как воздух, - все как на настоящем пикнике, ведь правда?
Через две-три недели мне стукало двадцать два. Ни надежды в ближайшее время закончить университет, ни причины бросать его на полдороге. На распутье сомнений и разочарований уже несколько месяцев кряду я не решался сделать в жизни ни шага.
Мир вокруг продолжал вертеться - только я, казалось, совершенно не двигался с места. Что бы ни являлось моим глазам в ту осень 70-го - все окутывалось странной дымкой печали, все сразу и с катастрофической быстротой увядало, теряя цвет. Лучи солнца, запах травы, еле слышные звуки дождя - и те раздражали меня. Неотвязно меня преследовал сон о ночном поезде. Всегда один и тот же. Поезд, полный табачного дыма и туалетной вони, набитый людьми так, что не продохнуть. В вагоне, где яблоку негде упасть, заблеванные простыни липнут к телу. Не в силах терпеть, я подымаюсь с полки, протискиваюсь к дверям и схожу на случайной станции. Местность заброшена и пустынна - ни огонька. На станции не видать даже стрелочника. Ни часов, ни расписания - ничего... Такой вот сон.
В то время, мне кажется, я во многом подходил ей. Пусть нелепо и болезненно, но был нужен ей именно таким, каким был. В чем подходил, чем был нужен - сейчас уже не припомню. Может, я был нужен лишь себе самому - и не больше, но ее это ничуть не смущало. А может быть, она просто так развлекалась, - но чем именно? Как бы там ни было, вовсе не жажда ласки-нежности притягивала меня к ней. И сейчас еще, стоит вспомнить ее,