доехать до овчарни просто не существует. В городе не было ни такси, ни машин в аренду, а пешком я бы доковылял дотуда часа за полтора.
Машина клерка проехала гостиницу и повернула на запад. Чуть погодя мы въехали на длинный железобетонный мост, миновали угрюмое болото и по грунтовой дороге начали подыматься все выше в гору. Мелкий сухой песок звонко цокал по днищу автомобиля.
- После Токио, наверное, наш городок вам кажется вымершим? - спросил меня клерк. Я ответил что-то невнятное.
- Но ведь он действительно умирает! Пока железная дорога работает, еще как-то держится, а как ветку закроют - сразу концы отдаст. Странно, правда же, когда умирает город? 'Человек умирает' - это я понимаю. Но 'умирает город'...
- И что же будет, когда город умрет?
- Что будет? Да кто ж его знает... Никто и не хочет знать, все только бегут
отсюда один за другим. Останься в городе всего тысяча человек - все равно,
работы почти никакой не осталось. Может, и правда, лучше бежать куда подальше...
Я предложил ему сигарету и дал прикурить от зажигалки 'Дюпон' с овечьим гербом
на боку.
- А в Саппоро мне работа нашлась бы. У моего дядьки фирма издательская, людей не хватает. Продукцию городские школы заказывают, за стабильность можно не беспокоиться... Может, и в самом деле так лучше? Чем сидеть здесь, да овец с коровами по головам пересчитывать... Как считаете?
- Да, наверное...
- А с другой стороны, как подумаешь об отъезде, так просто руки опускаются. Ведь если городу и правда суждено умереть - я хочу увидеть, как это произойдет, своими собственными глазами, вы понимаете? Больше всего хочу именно этого!..- Так вы здесь родились? - спросил я.
- Ну да, - ответил он. И замолчал надолго. Унылое солнце уже на треть закатилось за кромку гор.
Въезд в овчарню был обозначен воротами из двух шестов, вбитых по сторонам дороги, между которыми тянулась вывеска: 'ГОРОДСКАЯ ОВЧАРНЯ ДЗЮНИТАКИ'. Мы доехали до вывески и остановились. Дорога, петляя, убегала вперед и терялась в рощице с огненно-рыжей листвой.
- Пройдете через рощу, увидите овчарню. За овчарней будет небольшой домик. Там и живет наш овчар... Как думаете возвращаться?
- Ну, обратно дорога под гору; я и пешком спущусь. Спасибо вам огромное!.. Автомобиль, развернувшись, скрылся из глаз; я прошел по дороге под вывеской и побрел через рощу. Последние лучи солнца перекрасили желтые клены в янтарно-оранжевые тона. Свет просеивался через кроны высоких деревьев, как через сито, и дрожащими пятнышками рассыпался по гравию на дороге.
Роща кончилась, и впереди на склоне холма показалось длинное и узкое здание овчарни; запахло навозом. Крыша здания была крыта рыжей оцинкованной жестью. Из крыши торчало три невысоких трубы.
У входа стояла собачья конура; небольшая колли на цепи выскочила оттуда и затявкала при моем появлении. Собака была старая и сонная, в ее лае не было ни капли угрозы. Я потрепал ее по загривку, и она унялась. Перед конурой были выставлены собачья еда и вода в пластмассовых мисках. Я отнял руку - и удовлетворенная псина убежала в свое жилище, вытянула передние лапы наружу, улеглась на них головой и затихла.
Внутри овчарни висели бледные сумерки, людей же не было ни души. Прямо по центру бежала дорожка толстого бетона, а по бокам тянулись ограды загонов. От загонов дорожку отделяли желоба для слива овечьих нечистот и грязи во время уборки. За стеклянными окошками, разбросанными по стенам, просматривалась ломаная линия гор. В лучах заката овцы справа казались розовыми, а овцы слева оставались в голубоватой тени.
Я вошел в овчарню - и двести овец разом повернули головы в мою сторону. Половина из них стояла, половина лежала, подогнув ноги, на старом сене. Больше всего меня поразили овечьи глаза - прозрачно-голубые и такие неестественно чистые, как если бы из каждой морды струилось по паре горных ключей. Когда в эти глаза попадал луч света, они блестели так, словно были стеклянными. Овцы, не мигая, все смотрели и смотрели на меня. Я стоял и не шевелился. Несколько животных не спеша пережевывали сено - в тишине отчетливо слышался мерный стук овечьих зубов. Больше абсолютно никаких звуков в овчарне не раздавалось. С десяток овец тянули шеи через ограду к воде - но с моим появленьем перестали пить, застыли в такой позе и лишь косились на меня снизу вверх, даже не повернув головы. Казалось, до сих пор все стадо думало одну общую мысль. Но стоило мне появиться на пороге, как эта мыследеятельность временно прекратилась. Все вокруг замерло - никто не решался что-либо предпринять в одиночку. И лишь когда я