таков и сынок.
Холм Висельников располагался как раз у дороги на Фарсон, что было как то даже поэтично; и это смогло бы, наверное, произвести впечатление на Катберта, на Роланда — нет. Зато на него произвело впечатление это величественное и зловещее приспособление, виселица, черным углом прочертившая ясное голубое небо — изломанный силуэт, нависающий над столбовою дорогой.
Обоих ребят освободили в тот день от утренних занятий. Корт вымученно прочел записки от их отцов, кивая время от времени и шевеля губами. Закончив читать, он поднял глаза к лиловому небу рассвета и снова кивнул.
— Подождите, — сказал он и направился к покосившейся каменной хижине, своему жилищу. Вскоре Корт вернулся с караваем пресного хлеба, разломил его надвое и дал каждому по половинке. — Когда все закончится, вы оба положите это ему под ноги. И смотрите: сделайте, как я сказал, иначе я вам устрою на этой неделе веселую жизнь. Шкуру спущу с обоих.
Ребята не поняли ничего, пока не прибыли на место — верхом, вдвоем на коне Катберта. Они приехали самыми первыми, за два часа до того, как остальные только еще начали собираться, и за четыре часа до казни6 так что на Холме Висельников было пустынно, если не считать воронов да гречей. Птицы были повсюду, и, разумеется, все — черные. Они кричали и хлопали крыльями, устроившись на тяжелой поперечной балке —
— этакой арматуре смерти. Сидели рядком по краю помоста. Дарлись за места на ступеньках.
— Их оставляют, — прошептал Катберт. — Для птиц.
— Давай сходим наверх, — предложил Роланд.
Катберт взглянул на него едва ли не с ужаслм:
— Ты думаешь…
Роланд взмахнул рукой, оборвав его на полуслове.
— Да мы с тобой заявились на пару лет раньше. Никого нет. Нас никто не увидит.
— Ну ладно.
Ребята медленно подошли к виселице. Птицы, негодующе хлопая крыльми, снялись с насиженных мест, каркая и кружа — ни дать ни взять, толпа вохмущенный крестьян, которых выселили с земни. На чистом утреннем небе их тела выделялись черными плоскими силуэтами.
Только теперь Роланд прочувствовал в полной мере всю чудовищность своей ответственности за то, что должно было произойти. В этом деревянном сооружении не было благородства. Оно никак не вписывалось в безумречно отлаженный механизм Цивилизации, всегда внушавший Роланду благоговейный страх. Обычная покоробленная сосна, покрытая плюхами птичьего помета. Белые эти кляксы разбрызганы были повсюду: на ступеньках, на ограждении, на помосте. От них воняло.
Роланд повернулся к Катберту, испуганно вытаращив