и глазами плохо вижу, потому что
человеченко старой и увечной, руки и ноги переломаны, и иные многие болезни
во мне есть, и на Коломне меня, холопа вашего, поновляли и причащали, и
маслом святым святили. Умилителя, государи, надо мною, аки Бог! Не велите,
государи, меня на Терек посылать".
Шел ему, Безобразову, тогда 69-ый год и жалобы его вполне можно понять.
Зная неуступчивость царской воли, Безобразов особо писал своей жене Агафье
Васильевне: "Бей челом Авдотье Петровне, Авдотье Аврамовне. Съезди к
Федоровым детям Полуектовича, к Артемонову сыну к Андрею Артемоновичу и им
челом побей; да съезди к Автамону Ивановичу и ему побей челом. Съезди к
князь Юрьеву сыну Рамодановскому, к князь Юрыо Юрьевичу и побей челом. К
князь Михаилу Ивановичу Лыкову съезди и побей челом. К Александру Петровичу
Салтыкову съезди и побей челом".*
Полагая, что просто так никто хлопотать не будет, он пишет своей жене в
другом письме: "За Чачу незачто стоять, лише б только меня поворотили.
Ведаешь ты и сама, что мне есть что дать: запас у меня есть... будет денги,
- я и денег дам, ржевскую деревню продам, я. и тысячу дам! - А будет и
деревня кому понадобится, я и деревню дам."*
Все ничего было бы, доехал или не доехал бы новый воевода до места своего
назначения, ничто не послужило бы так к прискорбию и беде, не вздумай он
обратиться за помощью к волхвам и ворожеям. Он же нарочно стал сыскивать
таких по своему пути, спрося, чтобы наслали они по ветру тоску на царя
Петра по нему, Андрею Безобразову, чтоб захотел бы царь его видеть при себе
и вернул бы его в Москву обратно.
Предали же его холопы, его же дворовые люди, донеся на барина ради наград и
милостей государевых. По доносу их тут же схвачен был "волхв Дорофейка". А
после пристрастного допроса его и сам Андрей Безобразов доставлен был в
приказ Розыскных дел. "А на очной ставке Андрей Безобразов вовсем запирался
ж: что он его, Дорошку, и не знает. И с пытки Дорошка, после двух подъемов
и одного удара, показал: Андрей Безобразов говорил ему ехать в Москву и там
сделать, чтоб великие государи были до него добры."
Важен был, очевидно, не смысл посыла, в котором не было ничего злого, ни
вредного ("чтобы великие государи были до него добры"), а само намерение,
сама угроза воздействия. Если действительно можно заставить государя
подумать или почувствовать так, как наводит на него волхв, тогда царь, а
значит и вся страна, народ могут стать игрушкой, послушные чьей-то воле.
Именно этим объясняется величайшая тщательность и беспощадность ведения
таких дел.
Вскоре разысканы были и другие волхвы и ворожеи, к которым в отчаянии своем
пытался прибегнуть старик. Все они приговорены были к отсечению головы.
Волхвов же Дорошку и Федьку решено было "сжечь в срубе". Сделано это было в
Москве, на Болотной площади, там, где сейчас сквер против кинотеатра
"Ударник".
Площадь эта была традиционным местом казней. Здесь были лишены жизни
многие, в том числе и Пугачев. Сейчас это трагическое место Москвы отмечено
почему-то памятником художнику Репину, знаменуя тем полное историческое
беспамятство не только правителей, но и народа.
В день, когда сожжены были волхвы, казнен был и сам Безобразов. "А жену
Андрюшки Безобразова Агафью, - приговорено было, - сослать в ссылку в
Новгородской уезд, в Введенский девич монастырь под начал, и быть ей в том
монастыре по ее смерть неисходно."
Величайшие опасения первых лиц государства по поводу всякого рода наговоров
и порчи в свой адрес продолжались и в годы последующих царств и правлений.
Утром 6-го октября 1754 года дворец Елизаветы Петровны охватил переполох. У
всех дверей поставлены были караулы, встревоженные придворные, встречаясь в
залах и в дворцовых переходах, выражали на лицах приличествующую
озабоченность и тревогу. Прислуга и челядь затаились по своим клетушкам и,
казалось, вымерли. Во дворце начинался повальный допрос и дознание.
В то утро, гласит запись, сделанная по этому поводу в Тайной канцелярии,
"ее императорское величество изволили отдать графу Александру Ивановичу
Шувалову найденный в опочивальне ее величества корешок в бумажке и
приказали допросить камер-медхен Татьяну Ивановну и комнатных девок Авдотью
и Катерину - не они ли подложили корешок и не видали ли корешка, когда
убирали, наконец, не имеют ли оне какого сомнения в подложении кем-нибудь
этого корешка?"
Дальнейший ход этого дела неизвестен. Исследователь, лет сто назад
занимавшийся им, вынужден был констатировать, что бумаги, относящиеся