Густав Майринк

Ангел западного окна

нас от долговой башни, от позора, от гибели.

Deus est spiritus. Я молюсь, молюсь всеми силами души и тела. Попадает ли моя стрела в ухо Богу? Прав ли рабби?.. Разве сам он не сидит у источника вечной жизни и не поучает черпальщицу, усталую душу? Золото не течет, молитва о золоте не летит… Мне вдруг хочется запомнить этот переулок, и я, задумчиво глядя на рельеф, спрашиваю женщину, которая выходит из дверей:

— Как он называется?

Она, проследив направление моего взгляда, отвечает:

— «У золотого источника», сударь, — и идёт своей дорогой.

Бельведер. Император Рудольф стоит, прислонившись к высокой стеклянной витрине, за которой в экстатической позе застыл северный человек; его закутанное в меха тело вдоль и поперек стягивают кожаные ремни, увешанные крошечными колокольчиками. Восковая кукла с раскосым маслянистым взглядом, в маленьких ручках — что то вроде треугольника и ещё какой то непонятный предмет. «Шаман», — догадываюсь я.

Рядом с Рудольфом возникает высокая фигура в чёрной сутане. Явно пересиливая себя, неизвестный склоняется перед императором, отдавая обязательные, предусмотренные этикетом почести. Прикрывающая макушку красная шапочка выдаёт кардинала. Я догадываюсь, кто этот человек с застывшими в усмешке вздернутыми уголками рта: папский легат кардинал Маласпина собственной персоной. Кардинал начинает говорить, подчеркнуто обращаясь только к императору; острые, как створки раковины, губы то и дело на секунду другую смыкаются, и эти паузы делают его и без того бесстрастную речь ещё более холодной и размеренной:

— Вы, Ваше Величество, сами даёте повод неразумной толпе, склонной упрекать вас в благоволении чернокнижникам, подозреваемым — и вполне обоснованно! — в пособничестве дьяволу, ведь Ваше Величество позволяет им беспрепятственно передвигаться — не говоря уж о тех милостях, коими вы их осыпаете! — по вверенным вам католическим землям.

Орлиный клюв делает мгновенный выпад.

— Чепуха! Англичанин — алхимик, а алхимия, мой друг, — это наука естественная. Вы, святые отцы, не удержите человеческий дух, который, познав нечистые тайны матери природы, с тем большим благочестивым трепетом приобщается Святых Божественных тайн…

…дабы уразуметь смиренно, что милость сия велика есть, — закончил кардинал.

Жёлтые глаза императора потухли, скрывшись под морщинистой кожей усталых век. Лишь тяжёлая нижняя губа подрагивала от скрытой насмешки.

Уверенный в своем превосходстве кардинал ещё выше вздернул тонкие уголки рта:

— На алхимию можно смотреть по разному: сей английский джентльмен вместе со своим компаньоном, явно авантюрного склада, публично признал, что ему нет дела до золота и серебра, но что цель его — добиться колдовскими чарами пресуществления тленной плоти в нетленную и победить смерть. Я располагаю неопровержимыми свидетельствами. А посему во имя Господа нашего Иисуса Христа и Святого Его наместника на земле обвиняю Джона Ди и его ассистента в дьявольском искусстве, богопротивной чёрной магии, занятия коей караются не только смертью тела, но и вечными муками души. Светский меч не должен уклоняться от своих обязанностей. Это было бы позором в глазах всего христианства. Вашему Величеству отлично из вестно, что поставлено на карту!

Рудольф, побарабанив костяшками пальцев по стеклянной витрине, проворчал:

— Что же, я должен гоняться за всеми сумасшедшими и язычниками и поставлять их в ватиканские застенки и на костры, чёрное пламя которых делает ваше невежество ещё более беспросветным? Его Святейшество знает мою преданность, ему известно, сколь ревностным защитником веры я являюсь, но ему бы не следовало превращать меня в прислужника его ищеек, которые всюду следуют за мной по пятам. Скоро до того дойдет, что мне моей же собственной рукой придётся подписать смертный приговор Рудольфу Габсбургу, императору Священной Римской империи, по обвинению в чёрной магии!

— Ну что ж, вам видней. Светская власть пребывает в ведении Вашего Величества. Вам судить и ответствовать пред ликом Всевышнего, чего достоин Рудольф Габсбург…

— Не забывайся, священник! — прошипел император.

Кардинал Маласпина всем телом резко дернулся назад, как змея, задетая орлиным клювом. Его поджатые губы скривились в бескровной усмешке:

— Владыка Небесный учит своих слуг даже в тяжкий час испытаний, когда будут их оплевывать и побивать каменьями, хранить на устах своих хвалу Господу.

— И предательство в сердце! — закончил император.

Кардинал медленно склонился в глубоком поклоне: