я стоял. С тех пор липа стала хиреть, ветви её поникли…
Потом я встретил Её Величество у топи, простёршейся рядом с Виндзорским замком; Елизавета спускала на цапель своих королевских соколов. Со мной рядом бежал мой верный бульдог. Королева поманила меня к себе. Благосклонно кивнув мне, она погладила моего пса. В ту же ночь он издох…
А липа погибла, ствол иссох снизу доверху. Вид некогда прекрасного дерева причинял мне боль, и я велел срубить его…
На этом наши встречи прекратились, и в течение всей поздней осени и зимы я королеву не видел. Никаких приглашений, полное забвение моей персоны. Лестер тоже держался на дистанции.
Остался я один с Элинор, которая ненавидела меня пуще прежнего.
Закрывшись в кабинете, я с чрезвычайным прилежанием погрузился в труды Эвклида. И как только этот совершенно гениальный геометр не понимал, что наш мир не исчерпывается тремя измерениями! Теория четвёртого измерения уже давно не дает мне покоя! Ибо не только мир, но и наша собственная человеческая природа явно превышает возможности наших органов чувств.
Ясные зимние ночи!.. Нет ничего лучше для наблюдений звёздного неба. Душа моя постепенно крепла и обретала прежнюю незыблемость, подобно Полярной звезде в беспредельном пространстве космоса. Тогда же я начал трактат «De stella admiranda in Cassiopeia» . В высшей степени удивительное небесное тело; часто всего за несколько часов оно меняет величину и яркость до неузнаваемости, кажется, это уже совсем другая звезда. Сияние Кассиопеи чем то сродни свету в человеческой душе, который, медленно угасая, может становиться совсем кротким… Поистине чудесны эти умиротворяющие эманации, которые изливаются на нас из небесных глубин…
В середине марта королева Елизавета неожиданно и весьма загадочно известила Лестера о своём визите в Мортлейк! С чего бы это? — гадал я. Но сначала прибыл Дадли. Я буквально оторопел, и не столько от удивления, сколько от ужаса, когда он внезапно, прямо в лоб, спросил о некоем «глазке», или магическом камне, на который бы охотно взглянула королева Елизавета. Наверное, надо было скрывать правду и твердо стоять на том, что понятия не имею, о каком таком «глазке» идет речь — имелся, конечно, в виду кристалл Бартлета Грина, который уже не раз выручал меня, — но в первом замешательстве я как то не сообразил прибегнуть к этой хитрости. Кроме того, Дадли сразу в нескольких словах дал понять бессмысленность каких либо отговорок, так как госпожа велела особо подчеркнуть, что как то ночью, минувшей осенью, сама видела во сне камень у меня в руке. Сердце моё на миг перестало биться, но я, с трудом совладав с собою, виду не подал и, рассыпавшись в любезных комплиментах Её Величеству, заверил, что она может располагать всем моим имуществом и домом как своим собственным.
Собираясь уходить, Дадли склонился — о, как давно это было! — к руке Элинор, моей тогдашней супруги, которую та отдернула с почти невежливой поспешностью; после его ухода она, скривив брезгливо рот, призналась, что губы кавалера, когда они коснулись её кожи, источали отвратительное дыхание смерти. Я очень серьёзно отчитал Элинор за такие слова.
Некоторое время спустя хозяйка Виндзорского замка явилась сама в сопровождении неизменного Лестера и конного слуги. Не сходя с седла, она громко и властно постучала рукояткой хлыста в окно. От этого внезапного стука Элинор вздрогнула в испуге и, схватившись за сердце, в обмороке опустилась на пол. Я отнес её в постель и бросился во двор приветствовать госпожу. Она сразу осведомилась о самочувствии леди Элинор и, услышав о случившемся, велела мне вернуться и отдать необходимые распоряжения по уходу за женой; сама же хотела отдохнуть в парке. И как я ни просил, в дом входить не пожелала. Вернувшись к жене, я обнаружил её умирающей; сердце моё оледенело от ужаса, но я тихонько выскользнул вон, к моей госпоже, и вручил ей «глазок»; больше об Элинор между нами не было сказано ни слова. Я видел по Елизавете, что она и так всё знает. Через час королева уехала. И в тот же вечер Элинор не стало. Апоплексический удар подвел итог её жизни… Произошло это 21 марта 1575 года.
Сейчас то я понимаю, что и до, и после смерти Элинор дела мои обстояли из рук вон плохо. И кроме как возблагодарить небо за возможность оглянуться сегодня в здравом рассудке и ясной памяти на те безумные дни, и сказать то больше нечего. Ибо, когда в наше бренное существование вторгаются демоны, мы на волосок от смерти нашей плоти, или ещё хуже — души, и если уж удается избежать печального жребия, то лишь благодаря безграничной милости