королева Елизавета?
Когда мы, вновь заняв свои места в лимузине, мчались по головокружительному спуску в долину, я смотрел в окно, но мысли мои были далеко. Задумчивое молчание повисло в салоне.
Внезапно я услышал голос княгини:
— Что бы вы сказали, любезная госпожа Фромм, если бы мы с вами в самое ближайшее время навестили ещё раз это сказочно прекрасное место?
Яна в знак согласия усмехнулась и радостно подхватила:
— О княгиня, не представляю, что может быть приятней такого приглашения!
В ответ княгиня схватила руку Яны и в восторге сжала её. Я же про себя только порадовался, что две эти замечательные женщины так хорошо сошлись друг с другом. Мне, правда, показалось, что этот акт обоюдного согласия и взаимной симпатии отсвечивал каким то зловещим оттенком, но лишь на секунду; не придав своей мимолетной тревоге никакого значения, я сразу забыл о ней, залюбовавшись пылающим вечерним небосводом, и так всю дорогу и проглядел, не отрываясь, в окно нашего бесшумно летящего авто.
Там, в высоте, на бирюзовом куполе, недоступно сверкал узкий отточенный серп ущербной Луны…
ВИДЕНИЕ ВТОРОЕ
Едва мы с Яной переступили порог дома, я попросил у неё подарок сумасшедшего садовника, который мне не терпелось рассмотреть получше.
С предельной тщательностью исследовал я кинжал. С первого же взгляда не вызывало сомнений, что это — искусный гибрид, клинок и рукоятка совершенно очевидно происходили от двух бесконечно далёких друг от друга пород. Что касается клинка, то таинственный сплав никоим образом не походил ни на один из земных металлов, в нём присутствовало что то явно инородное; он жирно лоснился, и его матовое мерцание отдаленно напоминало кремень — да, да, серо голубой андалузский кремень. Изначально, судя по его форме, — наконечник копья, который на заре времён по какой то причине преломился у самого основания, в том месте, где его черенок уходил в легендарное древко. Видимо, поэтому он и был впоследствии мастерски привит на отделанную драгоценными камнями рукоятку. Ну, с её происхождением всё было ясно и определенно: слегка легированная оловом медь обладала всеми признаками раннемавританской металлургии — либо юго западной, франкской, эпохи Каролингов. Сложный, загадочный орнамент напоминал какое то фантастическое существо, скорее всего дракона. Инкрустация: карнеол, бирюза, бериллы и — три оправы… Две пустые, камни выпали. В третьей, венчающей голову дракона, — великолепный персидский сапфир… Невольно вспомнил я о лучезарном карбункуле…
Да, этот кинжал поразительно соответствовал своему «словесному портрету», хранящемуся в коллекции Шотокалунгиных. Ничего удивительного, что княгиня пришла в такое возбуждение, когда его увидела.
Пока я рассматривал наконечник, Яна стояла у меня за спиной и поглядывала мне через плечо.
— Что нашёл ты, любимый, в этой канцелярской безделушке?
— Безделушке? — Сначала я просто не понял, потом от всей души рассмеялся над этой чисто женской трогательной наивностью: подумать только — опасное, благородное оружие, почтенный возраст которого исчисляется едва ли не тысячелетием, вот так, запросто, обозвать канцелярской безделушкой!
— Ты смеёшься надо мной, любимый? Но почему?
— Извини, дорогая, дело в том, что ты немножко ошиблась: это не канцелярская безделушка, а древний мавританский кинжал.
Яна покачала головой.
— Ты мне не веришь, дорогая?
— Прости, любимый, но это обычный канцелярский нож, которым режут бумагу, вскрывают конверты, бандероли… И мне почему то ужасно хочется назвать его «мизерикордия» .
— Но что за странная идея?
— Да, да, ты совершенно прав — именно идея! Меня внезапно как озарило…
— Что же тебя озарило?
— Мысль о том, что это мизерикордия… В общем, нож для разрезания оберточной бумаги!..
Я посмотрел на Яну внимательней: как завороженная, не сводила она глаз с кинжала. От мгновенной догадки я вздрогнул:
— Тебе знаком этот кинжал… этот… нож для вскрытия писем?..
— Откуда мне его знать, если я только сегодня… но постой… постой… а ведь ты прав: когда я смотрю на него… и чем дольше на него смотрю… чем дольше смотрю… тем отчётливей… мне кажется… я его знаю…
Больше, несмотря на все мои старания, она не проронила ни слова.
Возбуждение, охватившее меня, было слишком сильным, чтобы я рискнул экспериментировать с ней. Меня одолевал такой шквал мыслей, что я даже не представлял, за какую из них ухватиться; в конце концов, сославшись на срочную работу, попросил Яну заняться чем нибудь по дому и, поцеловав, отпустил…
Едва она вышла, я как ужаленный бросился к письменному столу и принялся