Ричард Бах

Дар тому, кто рождён летать (Часть 1)

шлема Хендерсона, оба самолёта набрали скорость и поднялись в воздух.

Ещё через восемь минут Хейнц снова вышел в эфир.

— Сахара Лидер, у меня горит индикатор перегрева двигателя, мощность подскочила где-то на пять процентов. Я убрал её до минимума, а индикатор по-прежнему горит. Посмотри, нет ли за мной дыма.

Как спокойно ты говоришь, — подумал он. Слишком много говоришь, но, по крайней мере, спокойно. Шестьдесят полётных часов на 84-м, так что ты и должен быть спокоен. Не волнуйся и старайся, чтобы ты не выглядел ребенком в эфире.

Я развернусь, сброшу навесные баки с топливом и приземлюсь, как при отработке учётных пожаров. Не может быть, чтобы я горел.

— Никаких признаков дыма. Сахара Два. Как обстановка?

Спокойный голос Хейнца:

— По-прежнему. Мощность растёт, вместе с ней туда-сюда скачут расход топлива и температура сопла. Я сбрасываю баки и сажусь.

— О'кей, Сахара Два, я буду следить за дымом и возьму на себя радио-эфир, если ты не против. Но будь готов катапультироваться, если твоя птица вздумает вспыхнуть.

— Принял. — Я готов катапультироваться, подумал Хейнц. Достаточно поднять ручку кресла и нажать кнопку. Но мне кажется, я смогу посадить этот самолёт.

Он услышал, как Хендерсон сообщает об аварии и увидел, как на учебной полосе из ангаров выезжают красные пожарные машины и занимают свои места у рулёжной дорожки. По ручке газа можно было почувствовать, как неровно работает двигатель.

Всё нужно будет сделать предельно точно. На подходе к полосе, пока ещё высота не стала меньше пятисот футов, я сброшу баки. Приподниму нос вверх и отстрелю их. Ниже пятисот футов мне придётся, невзирая ни на что, тащить их с собой.

Он толкнул от себя ручку газа, чтобы поднять мощность двигателя до 58%, и тяжелый самолёт ещё быстрее понёсся вниз. Выпустить закрылки. Теперь у меня есть дополнительная подъёмная сила, на всякий случай…

Выпустить шасси. Колеса встали на замки, как и положено. Он прошёл отметку четыреста футов. Стук. Ещё стук, стук. Огромный скачок мощности.

— Из твоего сопла валит дым, Сахара.

Мог ли ты о таком подумать! Сейчас эта штука взорвётся, а для прыжка с парашютом слишком маленькая высота. Что же мне теперь делать? Он нажал кнопку отстрела баков и самолёт слегка подбросило, когда четыре тысячи фунтов топлива улетели к земле. Сзади, из двигателя, раздался резкий стук.

Вдруг, он заметил, что давление масла упало до нуля. Отказал двигатель, Хейнц! Без двигателя ты не сможешь управлять самолётом. Что теперь, что делать? Штурвал сделался твердым и неподвижным в его перчатках.

Офицер в диспетчерской не знал, что отказал двигатель. Он не знал, что Сахаре Два суждено было сделать медленный поворот через правое крыло и врезаться в землю в перевернутом состоянии, не знал он и того, что Джонатан Хейнц был обречен на гибель.

— Тебя у полосы ждет кот, — сказал он с юмором, как сказал бы всякий, кто знает, что опасность уже миновала.

И тут вдруг до Хейнца дошло. Словно вспышка света. Аварийный гидравлический насос, электрический насос! Его самолёт начал заваливаться на крыло на высоте в сотню футов. Его перчатка впечатала тумблер в положение АВАРИЙН., и штурвал быстро снова ожил.

Выровнять крылья, нос вверх, нос вверх. И превосходное касание прямо перед башней диспетчера. По крайней мере, ощущение было такое, что оно превосходное. Сбросить газ, выпустить тормозной парашют, выключить подачу топлива, отключить батареи, открыть фонарь — и будь готов выпрыгнуть из самолёта.

Огромные пожарные машины, на кабинах которых мигали красные лампочки, с рёвом следовали за ним, пока его истребитель катился после посадки, замедляя своё движение.

Самолёт не издавал ни звука и Хейнцу казалось, что рев моторов пожарных машин напоминает приглушенный шум двигателей огромного крейсера, идущего на полном ходу.

Ещё через мгновение самолёт остановился, и Хейнц, отстегнув ремни, выпрыгнул из кабины, оказавшись рядом с пожарной машиной, из которой толстой струей лилась белая пена, покрывая изрядных размеров пятно обесцвеченного температурой алюминия у задней части крыльев.

Со стороны самолёт выглядел жалким, не желающим быть центром такого внимания. Но он был на земле, и он был цел. Джонатан Хейнц был совершено жив и абсолютно не чувствовал себя знаменитым.