Геннадий Исаков

Философский камень для блаженного

'Сгущение крови души' - появилась жажда, ощущение гнетущей

безысходности?

'Крещендо Вселенной' - нарастающий гул, заполняющий все

существо, атмосферу, абсолютно все?

А вот уже посложнее.

'Мир' - храм.

'Горе' - приступ жалости в ломающем прессе механизма быта

при равнодушном взгляде бога.

'Свет' - одиночество, отчаянный призыв к себе горящего в

мраке светила.

Если суть понятна, тогда можно приступить к чтению. Автор

будет помогать создавать образы.

Следует предварить возможное недоумение по применяемым

понятиям, утверждениям по причине их несоответствия

общепринятым стандартам следующим разъяснением.

Я возвожу свое мироздание как считаю нужным из того

материала, который сам же и готовлю, не прибегая к чьим-либо

заготовкам. Ввожу свои термины без доскональной их трактовки.

Да она и не нужна. Никто не может формализовать понятие вещи,

образа до предела. Необходимо только знать его роль, место в

общей картине. И если доверять подсознанию читателей, то

разночтения не уведут мысль, не расшатают все строение. А

детали не так уж важны. Я хочу избежать скованности фантазии

излишней формализацией и догматизмом.

Пусть каждый со мной строит свое мироздание. И решает в

нем общие наши проблемы.

Мироздание, представленное здесь, еще не имеет законченной

формы. Совершенствование его будет продолжиться, продвигаясь от

уровня к уровню, от круга представлений к следующему кругу.

Система взглядов, изложенная в этой книге, названа 'Круг

первый'.

Как ночь темна перед прозреньем!

Безумный бог, неистов и раним,

Колдует бог над собственным твореньем.

Колдует бог и я колдую с ним.

ПРЕДОСОЗНАНИЕ

Тогда я только появился на свет. Я не ощущал себя

рожденным, мне сказали об этом позже. Самому же мне казалось

тогда с абсолютной точностью, что я некогда уснул и спал

бесконечно долго беспамятным сном и вот проснулся, как очнулся

от глубокого забытья, вовсе не желая этого.

Придя в себя, я ясно, как бывало прежде,

вновь ощутил простое бессмертие себя, но и вместе с этим

отвратительное ощущение стиснувших и пронзивших меня диких

инстинктов, а вовне - загадочное и жестокое Нечто, навязывающее

странную и страшную игру, на кону которой боль или подачки

инстинктам. А я при этом оказался жалким, беспомощным,

полностью спутанным и управляемым, почему-то помещенным в

это тело и в данную нишу жизни, обставленной

жесткими границами. Странными казались и незнакомое мое обличье

и время моего бытия.

Я стал участником какой-то затеи. Помню отчаяние,

охватившее меня, и слезы, когда я смотрел на солнце и небо,

испытывая чувство разорванного единства с ними. Мотивы моего

отчаяния позже я узнавал во многих песнях людей. Однако они

находили примирение с рабством в утверждении, что 'жизнь

прекрасна', где под жизнью понималось самовосприятие покорности

циничной данности. Так жизнь прекрасна и посаженой капусты и

укрощаемого мустанга. Не понимая, что происходит, люди впали в

неистовство любви, подавив критичность самой ее сути. С моим

положением и с нелюбимым окружением мирила меня мать. Как

связующее звено между этим и тем светом. Пронзительное

бешенство от унизительности моего рабского положения

усиливалось от года к году.

Мысли о самоубийстве, словно об отчаянном побеге,

приходили, но чувствовался строжайший запрет моей тюрьмы,

безусловный, абсолютный, и он был во мне. Мой путь был

предрешен, как поездка в купе поезда дальнего следования. В

соседстве с истязающим меня Нечто. В конце поездки - физическая

смерть. И никаких объяснений.

Ждать помощи было неоткуда. Вокруг пылали кукольные

страсти людей, втянутых в эту роковую и бессмысленную, но