Геннадий Исаков

Философский камень для блаженного

страха, ни несчастья

нет для тех, кто с богом. Не держись за прошлое и страх

пройдет. Не память, а смысл имеет ценность. Если не в этой

жизни, то после смерти я открою его тебе. Как тайну истинной

дороги.

И жених поведет по ней строптивую невесту к вечному их

ложу счастья!

- Мне не понятны твои странные слова.

Он усмехнулся.

- Слова - всего лишь коды мысли. Их поймет лишь тот, кто

дойдет до таких слов сам. Словами не передают мысль, а будят ее

и ищут единомышленников.

Блаженный поднялся и пошел к вошедшим, которые все это

время находились в непонятном оцепенении.

- Ты хочешь, чтобы и после моей смерти мы были рядом?

- Я хочу, чтобы и до твоего рождения я была беременна

тобой.

- Блаженный, - закричал я, чтоб уходящий повернулся, - что

остается, когда ничего не остается?

- Смысл и завтра.

Они ушли. Прыщ уходил последним.

- Знаешь, - спросил он меня на выходе, - какое самое

гениальное изобретение придумало человечество за всю свою

историю? Нет? Не знаешь? Выключатель!

И вырубил свет.

Мартини был из технического спирта, напополам разбавленным

сырой водой. Маша спала мертвым сном.

Я сбросил с кровати тряпье и оторопел. Из под них вырвался

ослепительный изумрудный свет, устремленный туда, куда ушел

Блаженный.

СОМНЕНИЕ

Президент шел в валенках и тулупе по заснеженной аллее,

оформленной в стиле изысканного классицизма. Небо застыло серой

пеленой. Он шел угрюмо, сгорбившись, чего никогда не позволял

себе. День выдался тяжелый и напряжение, вцепившееся в мозг и

сердце, покинуло мышцы.

Он просил, чтобы этот участок сада не расчищали, как для

царских приемов, однако, услужливые дворники, зная, что усердие

поправляемо, но не наказуемо, привели аллею в слегка небрежный

вид пейзажа, что, видимо, требовало немалых творческих усилий и

сомнений невдохновленного вкуса.

Инерция ума калейдоскопом прокручивала принятые решения в

бессильном порыве найти формулу правильности их. 'Что

правильно?' - в который раз с яростью спрашивал он. И не знал,

к кому обратиться. Не к соратникам же своим, пропитанным одним

желанием: не уронить себя со своего места, да насытиться им

так, чтоб удовлетворение пришло. Их ответственность в -

отлучении от него, его же - в пропасти, покрытой мраком. И это

различие отодвинуло всех, образовав безжизненное пространство,

оставив единственного человека, беззащитного и ранимого, для

ударов беспощадных проблем, наваждением летящих со всех сторон

и толкающих в раскрытую пасть бездны.

Его взгляд привлекла стая ворон, терзающих неведомо откуда

взявшуюся дохлую крысу. Эта картина поразила его предчувствием

отдаленной аллегории. Он остановился. Невдалеке стояла

запорошенная летняя скамейка. Подойдя, тяжко сел на нее и

незряче стал смотреть на дикое пиршество.

Сердце болело занудно и неотвратимо, как проклятое. До

тошноты. До дрожи. Недавняя операция на нем оказалась

неудачной. В том смысле, что она хоть стала меньшим злом против

грядущего, но большим, чем он предполагал. И настолько, что

вкрадывались сомнения об оправданности ее. Президент молчал о

них, молчал о боли, потому что даже физическая мука израненного

старика не признавалась его личной бедой и не имела права на

существование. Он знал точно, что пошатнись его здоровье или

воля, и на арене политического балансирования, предельно

неустойчивого, а если быть честнее - проигранного, все

созданное им рухнет.

Боль утихала, когда он принимал лекарство, но вечерами она

непременно рваными когтями впивалась в него. И он снова и снова

вступал в единоборство с ней. Человек огромного мужества,

редкой целеустремленности и честолюбия, Президент лишил себя

права на поражение. По-стариковски прибегал к лукавству в своем

дружелюбии к боли. Сорвавшись в ярость, силой рвал ее,