Геннадий Исаков

Философский камень для блаженного

Он всмотрелся в темноту зала и позвал кого-то жестом руки.

К столу, горбатясь и от этого низко волоча руки, подошел

заросший человек.

- Назовитесь.-

- Каин. Сын Адама и Евы. Поэт, ремесленник и земледелец.

Вот моя печать. - сказал заросший и, откинув гриву волос,

показал рог.

- Каин, ответьте, что есть убедительное для вас?

- Не вкусившему от древа познания добра и зла, незачем

вкушить от древа жизни.

- Расскажите, Каин, о себе и о своей печати.

- Печальная судьба моя сокрыта в таинстве рождения. -

начал свое повествование Каин. - Говорилось, что дьяволом был

истинный отец. И тайну мою так никто не знает. В тумане грез в

тиши рассветов я напряженной мыслью в тайну бога проникал. Спал

в камышах. От них и имя Каин получил. Мать полагала, что

спасителем от первородного греха ее я буду ей. 'Зачем, я думал?

Сад Эдема был воздвигнут. Да с деревом запрета среди кущ. Чтоб

человеку в сонной неге пребывать, в блаженстве есть и нить

бессмертья продолжать, все мучаясь, не понимая суть запрета? Не

понимая умысла Всевышнего Отца? Тупым бараном под мечем? Так,

может, лучше ввергнуться в пучину, поняв, в чем суть добра и

зла. И там, себя подставив жертвой, найти тот корень Смысла,

что побудил Отца несоизмерное создать? Помочь ему хоть как-то,

чем-то. В величии жить должен человек! Не должен я к обратному

вести, как мать того желала. Рожден я к богу приближаться! Как

к своему отцу! Чтобы и грех матери от соития со змеем перед

Отцом был мною искуплен! Не может сердца чистого порыв он

отвергать!' Так думал я. И землю бренную ладонью согревал, со

зверем диким спал в обнимку. А брат мой Авель, так названный от

суеты и плача, дрожащей твари горло резал, а землю слабую,

невинную пинал. Но что сильней всего меня ввергало в ярость и

унынье, так то, что тот юнец замаливал пред богом мерзкий грех,

к которому душа его тянулась - к кровесмешению с сестрой. Мы

долгими ночами под пряные плоды земли, дурман лугов, под звуки

пенья малых птах, луною с нею упивались. Я шепот листьев, как

истинный отец мой - змей, вплетал в слова свои, венком кружил

звезд хоровод. Манил ее к невинному блаженству, что было

достоянием моим. И только лишь моим! Вот богобоязненный юнец со

мной пошел на встречу с богом. Взяв перворожденного агнца. Чтоб

страх его, и боль, и кровь его отдать Отцу подобострастно. А я

же кровь земли принес, ее плоды, отведав сам, ему их предложил.

И бог взял Авеля агнца, как будто Авеля хотел, а мне мое

оставил. Я понял это как намек. А дальше было, как в бреду. Иду

я полем, рядом ворон. Летит, кричит, крылами бъет, и камень в

руку мне кидает. И вдруг я вижу - рядом тот, кто глупой

слепотой своей и помыслом тупым от плоти, и низким раболепством

мой страстный ум испепеляет. Ударил Авеля я камнем, что рухнул

он, и веткой горло поразил, как резал жертвам горло тот,

отправив душу богу. Но не дошла она к нему! Да и земля его не

принимала, выталкивая из чистого нутра! 'Где брат твой Авель?'

спросит он. 'Не знаю!' - в ярости отвечу. 'Теперь с проклятьем

на челе скитаться будешь по земле'. Мой рог на лбу - его

печать, чтоб знали все, кто как убъет меня, 'тому отмстится

всемеро'. Нет, не в порыве страсти, ярости я Авеля убил. Я

сделал шаг навстречу богу, чтоб он послал меня туда, где боль

его таится, - в ад. А Авель что ж? Потом с Адамовой душой его

душа попала в рай. Так я ушел на землю Нод, забрав любимую

свою. Построил город, вырастил детей, освоил множество ремесел,

работал кузнецом. И положил начало роду. Прожил семь сотен лет.

И пережил семь тяжких бед. Теперь печать моя на многих людях.

Им суждено семь наказаний пережить. Убил меня седьмой потомок

брата рода. В лесу рогатого за зверя принял. Его отец тотчас же

сына поразил. С тех пор убийцы членов рода моего по семь раз

рождаются с рогами под видом жертвенных животных. По семь раз

убийц своих им видеть. И невозможно это изменить.