Джеймс Редфилд

Селестинские пророчества (Часть 1)

Я почувствовал себя легче.

-- Такие мысли приходят нечасто, -- признался я. Пабло отвернулся в

сторону:

-- В Седьмом откровении говорится, что таких мыслей у всех нас гораздо

больше, чем мы это сознаем. Для того чтобы распознать их, мы должны

быть

очень наблюдательны. Когда что-то приходит в голову, необходимо

задаться

вопросом -- почему? Почему сейчас я подумал именно об этом? Какое это

имеет

отношение к стоящим передо мной в жизни вопросам? Если мы постараемся

думать

таким образом все время, то это поможет избавиться от необходимости за

всем

постоянно следить. Таким образом, мы оказываемся в потоке эволюции.

-- А как насчет черных мыслей? -- спросил я. -- Например, страха перед

тем, что может случиться что-то плохое: пострадает любимый человек или

не

удастся достичь чего-то очень желанного?

-- Очень просто, -- объяснил Пабло. -- В Седьмом откровении сказано,

что видениям, вызванным страхом, как только они появляются, нужно

ставить

заслон. После этого необходимо волевым усилием представить, что все

кончается хорошо. И черные мысли практически перестанут одолевать вас. Ваша

интуиция будет

настроена на положительное. Если же будет представляться что-то плохое

и

после этого, то, говорится в Манускрипте, к этому следует подойти со

всей

серьезностью и не следовать за воображением. Если, например, вам пришло

в

голову, что вы попадете в автомобильную катастрофу, то следует ответить

отказом на предложение подвезти вас на машине.

Мы обошли дворик кругом и приближались к конвоиру. Когда мы проходили

мимо, ни один из нас не произнес ни слова. Пабло сорвал цветок, а я

глубоко

вздохнул. Было тепло, воздух был влажный. Стены нашей тюрьмы окружала

густая

тропическая растительность. Я заметил москитов.

-- Пошли! -- неожиданно скомандовал солдат. Он проводил нас в здание, и

мы вернулись в свою камеру. Пабло вошел первым, а мне солдат загородил

дорогу рукой.

-- Тебе нет, -- сказал он и кивком велел следовать за ним по коридору.

Потом мы поднялись вверх по какой-то лестнице и вышли на улицу там, где

меня

ввели в здание вчера вечером. На стоянке перед домом на заднее сиденье

большого лимузина усаживался падре Себастьян. Водитель захлопнул за ним

дверцу. На какое-то мгновение Себастьян взглянул на меня, потом

отвернулся

и что-то сказал водителю. Машина рванула с места.

Конвоир подтолкнул меня к главному входу. Мы вошли, и он привел меня в

какой-то кабинет. Мне было предложено сесть на деревянный стул,

стоявший

напротив белого металлического стола. Через несколько минут вошел

невысокий

светловолосый священник лет тридцати и, не обращая на меня внимания,

расположился за столом. В течение минуты он листал какую-то папку, а

потом

поднял глаза. В своих круглых очках в золотой оправе он производил

впечатление интеллигентного человека.

-- Вы арестованы за то, что имени при себе документы, запрещенные по

закону, -- проговорил он невыразительным голосом. -- Я здесь для того,

чтобы

разобраться, правильно ли вам предъявлено обвинение. Надеюсь, вы мне в

этом

поможете.

Я согласно кивнул.

-- Откуда вы взяли эти переводы?

-- Не понимаю, -- сказал я, -- почему считаются незаконными списки

старинной рукописи?

-- У правительства Перу свои соображения на этот счет, -- проговорил

он. -- Пожалуйста, отвечайте на вопрос.

-- А какое отношение к этому имеет Церковь? -- спросил я.

-- Потому что этот Манускрипт идет вразрез с традициями нашей веры, --

начал священник. -- В нем в ложном свете представлен дух нашей Церкви.

Где...

-- Послушайте, -- перебил я его. -- Я только пытаюсь понять это. Я

всего лишь турист, и мне показался интересным этот Манускрипт. Я ни для

кого не представляю угрозы. Мне лишь хочется узнать, почему он вызывает

такую тревогу?

Следователь, похоже, растерялся и словно пытался решить, какую тактику

лучше применить по отношению ко мне. Я же сознательно давил на него,

чтобы

выведать подробности.

-- Церковь считает, что этот Манускрипт сбивает наш народ с толку, --

старательно выговаривал священник. -- Он создает впечатление, что люди

сами

в состоянии решить, как им жить, пренебрегая тем, о чем говорится в

Писании.