Джеймс Редфилд

Селестинские пророчества (Часть 1)

-- Где в Писании?

-- Например, в заповеди о том, что должно почитать отца своего и мать

свою.

-- И что при этом имеется в виду?

-- В Манускрипте, если с человеком что-то не так, вся вина

перекладывается на родителей, а это подрывает устои семьи.

-- А мне казалось, в нем говорится о том, что нужно покончить со

старыми обидами и по-новому, более положительно, оценить свое детство.

-- Нет, -- отрезал следователь. -- Манускрипт уводит с пути истинного.

Начнем с того, что никаких отрицательных чувств никогда не должно и

быть.

-- Разве родители не могут ошибаться?

-- Родители делают для детей все, что в их силах. Дети должны прощать

-- Но ведь это как раз и растолковывается в Манускрипте! Разве не

желание простить приходит, когда мы осознаем все хорошее в своем

детстве?

-- Но от чьего имени говорится все это в Манускрипте? -- повысил он

голос, выйдя из себя. -- Как можно верить какой-то рукописи?

Священник обошел вокруг стола и рассерженно уставился на меня сверху

вниз:

-- Вы ведь даже не понимаете, что говорите. Вы что, ученый богослов?

Думаю, что нет. Вы сами являете пример того, какое смятение в умах

производит Манускрипт. Неужели не понятно, что в мире существует

порядок

только потому, что есть закон и власть? Как же вы можете подвергать

сомнению

действия властей в этом вопросе?

Я ничего не ответил, и от этого мой следователь, похоже, разъярился еше

больше.

-- Вот что я вам скажу, -- заявил он. -- Наказание за совершенное вами

преступление предусматривает не один год тюрьмы. Вы не бывали в

перуанской

тюрьме? Может быть, вы, как все янки, сгораете от любопытства и хотите

узнать, что собой представляют наши тюрьмы? Я могу вам это устроить!

Понятно? Я могу это устроить!

Он с глубоким вздохом умолк. Потом поднес руку к глазам, по всей

видимости, стараясь успокоиться, -

-- Я здесь для того, чтобы выяснить, у кого имеются списки и откуда они

поступают. Спрашиваю еше раз: откуда у вас эти переводы?

Вспышка его гнева заставила меня всерьез встревожиться. Своими

вопросами я лишь усугублял свое положение. Что предпримет этот человек,

если

я не стану отвечать? Но ведь не мог же я назвать имена падре Санчеса и

падре Карла!

-- Мне нужно немного подумать, прежде чем я все вам расскажу, --

наконец нашелся я.

На какой-то миг у меня создалось впечатление, что сейчас следователь

разразится еше одной вспышкой гнева. Но потом внутреннее напряжение у

него

спало; он, похоже, очень устал.

-- Даю вам срок до завтрашнего утра, -- произнес он и жестом приказал

стоявшему в дверях конвоиру увести меня. Я последовал за солдатом обратно в

камеру.

Ни слова не говоря, я прошел к своей койке и лег, чувствуя крайнюю

усталость. Пабло смотрел в окно через решетку.

-- Вы говорили с падре Себастьяном? -- поинтересовался он.

-- Нет, это был другой священник. Он хотел узнать, откуда у меня

списки.

-- И что он говорил?

-- Ничего. Я сказал, что мне нужно время подумать, и он дал мне срок до

завтра.

-- Этот человек что-нибудь говорил про Манускрипт? Я взглянул Пабло в

глаза, и на этот раз он не опустил голову.

-- Священник говорил, что Манускрипт подрывает освященные традицией

истины, -- сказал я. -- А потом вышел из себя и стал угрожать.

Пабло, похоже, искренне удивился:

-- Это был шатен в круглых очках?

-- Да.

-- Его зовут падре Костус. Что он еше говорил?

-- Я не согласился с тем, что Манускрипт подрывает традиции, -- ответил

я. -- Тогда он начал угрожать мне тюрьмой. Как вы считаете, он это

серьезно?

-- Не знаю, -- проговорил Пабло. Он подошел и сел на свою койку

напротив меня. Было видно, что у него есть еше какие-то соображения, но

так устал и был настолько напуган, что закрыл глаза. Проснулся я от

того,

что Пабло тряс меня.

-- Время обедать, -- сообщил юноша.

Мы поднялись за охранником наверх, где нам подали по тарелке жесткой

говядины с картошкой. Двое мужчин, которых мы видели в прошлый раз,

вошли

после нас. Марджори с ними не было.

-- А где Марджори? -- обратился я к ним, стараясь говорить шепотом. Они

пришли в ужас от того, что я заговорил с ними, а солдаты пристально

посмотрели на меня.