Карлос Кастанеда

Огонь изнутри 1984г

глупость человека в себе путем понимания этой

глупости, но не оправдывай себя ни тем, ни другим - и то, и другое

необходимо.

Один из величайших маневров следопыта состоит в том, чтобы закопать

тайну против глупости в каждом из нас.

Он объяснил, что методы следопыта - это не что-то, чем можно

наслаждаться: фактически они могут вызвать массу возражений. Зная это,

новые видящие осознали, что было бы против общих интересов обсуждать или

практиковать принципы следопыта в нормальном состоянии сознания.

Я обратил его внимание на противоречие: он сказал, что для воинов нет

способа действовать в мире, если они находятся в состоянии повышенного

сознания, и он сказал также, что искусство следопыта - это просто особое

поведение по отношению к людям. Так что эти два утверждения противоречат

друг другу.

- Под выражением "не обучать в нормальном состоянии сознания" я

подразумевал обучение только по отношению к нагвалю, - сказал он. - цели

искусства следопыта двойственны. Первая - это сдвинуть точку сборки

последовательно и безопасно, насколько возможно, и ничто не может

выполнить эту задачу так хорошо, как искусство следопыта. И вторая -

запечатлеть эти принципы на таком глубоком уровне, чтобы обойти

человеческую опись - перечисление, которая является естественной реакцией

отрицания и осуждения того, что кажется оскорбительным рассудку.

Я сказал ему, что искренне сомневаюсь, что буду осуждать что-либо,

подобное этому, или отказываться от него. Он засмеялся и сказал, что я не

являюсь исключением и что я буду реагировать так же, как и всякий другой,

когда услышу о деяниях мастера-следопыта, такого, каким был его

благодетель, нагваль Хулиан.

Я не преувеличивал, когда сказал тебе, что нагваль Хулиан был

чрезвычайным следопытом из всех, кого я когда-либо встречал, - сказал дон

Хуан. - ты уже слышал о его мастерстве следопыта от кого-нибудь, но я

никогда не говорил тебе о том, что он делал со мной.

Я хотел разъяснить ему, что не слышал никогда ни от кого относительно

нагваля Хулиана, но как раз перед тем, как я хотел выразить свой протест

словами, мной овладело странное чувство неуверенности. Казалось, что дон

Хуан мгновенно понял, что со мной. Он почмокал восторженно.

- Ты не можешь вспомнить, поскольку для тебя еще недоступна воля, -

сказал он. - ты нуждаешься в целой жизни безупречности и в большом запасе

энергии, и тогда воля может освободить все эти воспоминания.

Я собираюсь рассказать тебе историю того, как нагваль Хулиан вел себя

со мной, когда мы впервые встретились. Если ты осудишь его и найдешь его

поведение недостойным, хотя сейчас ты в состоянии повышенного сознания, то

подумай о том, как бы ты взбунтовался, если бы находился в состоянии

нормального сознания.

Я запротестовал и сказал, что он настраивает меня. Он заверил меня,

что все, чего он хочет добиться своими рассказами, это лишь

проиллюстрировать способ, каким следопыты действуют и пояснить причины

этих действий.

- Нагваль Хулиан был последним из древних следопытов, - сказал он. -

он был следопытом не столько из-за обстоятельств своей жизни, сколько по

склонности своего характера.

Дон Хуан объяснил, что новые видящие видят в людях две главные

человеческие группы: тех, кто заботится о других, и тех, кто не заботится.

Между этими двумя предельными случаями они видят бесконечное смешение этих

двух типов. Нагваль Хулиан принадлежал к категории тех, кто не заботится о

других. Себя дон Хуан отнес к противоположной категории.

- Но разве ты не говорил мне, что нагваль Хулиан был щедрым, и что он

мог отдать последнюю рубашку? - спросил я.

- Конечно, мог, - ответил дон Хуан. - о, он был не только щедрым, он

был предельно очаровательным, неподражаемым. Он всегда глубоко и искренне

интересовался каждым окружающим. Он был добрым и открытым и отдавал все,

что имел, каждому, кто в этом нуждался, или всякому, кого он полюбит. В

свою очередь его любили все, поскольку, будучи мастером искусства

следопыта, он сумел сообщить им свои истинные чувства, что он не дает за

любого из них и ломаного гроша.

Я не сказал ничего, но дон Хуан понял все мое чувство недоверия и

даже отчаяния от того, что он говорит. Он почмокал губами и покачал

головой из стороны в сторону.

- Да, это искусство следопыта, - сказал он. - видишь, я даже еще не

начал своего рассказа о нагвале Хулиане, а ты уже расстроился.

Он разразился хохотом, когда я попытался объяснить ему мои чувства.

- Нагваль Хулиан ни о ком не заботился, - продолжал он. - вот почему