пожаловался на то, что у него нет достаточно времени, чтобы
рассказать мне о намерении.
- Все это придет к тебе однажды, - заверил он меня, - одно ведет к
другому: одно ключевое слово - и все это вывалится на тебя, как если бы
открылась дверь переполненного шкафа.
Затем он вернулся к рассуждениям о человеческом образе. Он сказал,
что видеть самому, без помощи другого - это важный шаг, поскольку у всех
нас есть некоторые идеи, которые следует разбить, чтобы освободиться, так
как видящий - путешествующий в неведомое - чтобы увидеть непостижимое,
должен быть в безукоризненном состоянии бытия.
Он подмигнул мне и сказал, что для того, чтобы быть в безупречном
состоянии бытия, следует освободиться от рассудочных допущений и
рассудочных страхов. Он добавил, что рассудочные страхи и рассудочные
допущения в данный момент не позволяют мне настроить эманации, которые
помогли бы мне вспомнить видение человеческого образа. Он заставил меня
расслабиться и повращать глазами, чтобы вынудить сдвинуться точку сборки.
Он снова и снова повторял, что действительно важно вспомнить видение
человеческого образа до того, как я увижу его опять. И поскольку он давил
на меня некоторое время, не осталось места для моей обычной
медлительности.
Я повращал глазами, как он указал, и почти немедленно забыл все свои
неудобства, а затем внезапный прилив памяти пришел ко мне, и я вспомнил,
что видел человеческий образ. Это случилось несколько лет назад в очень
памятной для меня ситуации, поскольку с точки зрения моего школьного
католического воспитания, дон Хуан сделал самые святотатственные
заявления, какие я когда-либо слышал.
Все это началось, как случайный разговор, пока мы путешествовали по
холмам пустыни Соноры. Он объяснял мне смысл того, что он делает со мной
при своем обучении. Мы остановились для отдыха и сели на какие-то большие
валуны. Он продолжал объяснение своей учебной методики, и это вдохновило
меня в сотый раз выразить ему свое отношение к этому. Было очевидно, что
он не хочет больше это слышать. Он сдвинул мой уровень сознания и сказал,
что если бы я увидел человеческий образ, то понял бы все, что он делает, и
что освободило бы от многих лет труда.
Он дал мне подробное объяснение того, что же такое человеческий
образ. Он говорил тогда о нем не в смысле эманаций орла, а в смысле
энергетического образа, который служит для печати качеств человечности на
аморфной капле биологической материи. Наконец я понял это его объяснение,
особенно после того, как он опять описал человеческий образ, используя
механическую аналогию. Он сказал, что тот подобен гигантской матрице,
штампующей бесконечно человеческие существа, как если бы заготовки
подходили к нему по конвеерной ленте. Он живо изобразил этот процесс,
стискивая свои ладони, как если бы матрица, формирующая людей, соединяла
всякий раз две свои половины. Он сказал также, что все виды имеют свою
собственную форму и что всякий индивид каждого вида формуется в условиях,
характерных для его рода.
Затем он начал чрезвычайно беспокоящее объяснение относительно
человеческого образа. Он сказал, что как древние видящие, так и мистики
нашего мира имеют одно общее свойство: они были способны видеть
человеческий образ, но не поняли, что это такое. Веками мистики давали нам
волнующие отчеты о своих переживаниях, однако эти отчеты, как бы они ни
были прекрасны, страдали от большой и безнадежной ошибки в допущении, что
этот образ - всемогущий и всеведущий творец. Такой же была интерпретация
древних видящих, которые называли человеческий образ "добрым духом",
"защитником человека".
Он сказал, что у новых видящих оказалось достаточно трезвости, чтобы
видеть человеческий образ и понять, что он такое. То, к чему они пришли,
это то, что человеческий образ - не творец, а образ всех человеческих
атрибутов, о которых мы можем думать, а о некоторых из них мы даже
неспособны и помыслить. Образ - это наш бог, поскольку мы то, что он
изображает на нас, а не потому, что творит из ничего по своему образу и
подобию.
Дон Хуан сказал, что, по его мнению, падать на колени в присутствии
человеческого образа отдает высокомерием и человеческой самоцентричностью.
Когда я услышал объяснения дона Хуана, я ужасно забеспокоился. Хотя я
и не считал себя практическим католиком, я был поражен его
святотатственными выводами. Я вежливо его выслушал, но ждал паузы в
заградительном огне его святотатственных суждений, чтобы сменить тему. Но
он продолжал повторять свое безжалостным образом. Наконец