Даниил Андреев

Роза Мира (Часть 2)

встретишь больше, чем захочешь, и среди

физиков, и среди биологов, и среди журналистов, и среди

хозяйственников и администраторов, и среди художников, и даже

среди академиков. В мировой литературе есть мощное течение,

созданное такими людьми или теми, кто примыкал к этому типу

некоторыми существенными чертами натуры. Оно плещет в романах

Гамсуна, врывается в рассказы Лондона, клокочет уже безо

всякого удержу в стихах и повестях Киплинга, отравляет ядовитой

струйкой настоящую любовь к природе в прелестных очерках

Пришвина. Оправдание жестокости, как якобы неизбежного закона

жизни, культ зоологического эгоизма, идеал сильного хищника,

бессердечие к живому, прикрытое романтикой приключений и

путешествий и подслащенное поэтическими описаниями картин

природы, - давно пора бы назвать все это собственными именами!

Нет права, у нас нет абсолютно никакого нрава покупать

наши удовольствия ценою страданий и смерти живых существ. Если

не умеешь иными путями ощущать себя частью природы - и не

ощущай. Лучше оставаться совсем 'вне природы', чем быть среди

нее извергом. Потому что, входя в природу с ружьем и сея вокруг

себя смерть ради собственного развлечения, становишься жалким

игралищем того, кто изобрел смерть, изобрел закон

взаимопожирания и кто жиреет и разбухает на страданиях живых

существ.

И еще будут говорить: 'Ха! что - звери: люди гибнут

миллионами в наш век - и от войн, и от голода, и от

политических репрессий, - нашел, дескать, время, рыдать по

поводу белок и рябчиков!' - Да, нашел. И никак не могу понять,

какое отношение имеют мировые войны, репрессии и прочие

человеческие безобразия к вопросу о животных? Почему животные

должны погибать ради забавы лишенных сердца бездельников, пока

человечество утрясет, наконец, свои социальные дела и займется

на досуге смягчением нравов? Какая связь одного с другим? Разве

только та, что, пока человечество терзает само себя войнами и

тираниями, общественная совесть будет слишком оглушенной,

пришибленной и суженной для того, чтобы чувствовать всю

гнусность охоты и рыбной ловли.

Да, и рыбной ловли. Той самой рыбной ловли, которой мы так

любим предаваться на поэтическом фоне летних зорь и закатов,

умиляясь и отдыхая душой среди окружающей идиллии, а пальцами

ухватывая извивающегося червяка, прокалывая его тельце крючком

и в ребяческом недомыслии не понимая, что он испытывает теперь

то же, что испытывали бы мы, если бы чудовище величиной с гору

ухватило нас за ногу, проткнуло наш живот железным бревном и

бросило в море, навстречу подплывающей акуле

'Хорошо, - скажут, - но ведь ловить рыбу можно и не на

червяка, - на хлеб, на блесну и т. п.' - Да можно. И для

пойманной рыбы, безусловно, великим утешением послужит мысль,

что она гибнет, одураченная не червяком, а блестящей жестянкой.

Находятся еще и такие осколки далекого прошлого, которые

продолжают верить всерьез, будто рыба или рак не могут

испытывать страдания, потому что у них, мол, холодная кровь.

Действительно, во времена оны, человечество, не имея понятия о

физиологии животных, воображало, что чувствительность есть

функция температуры крови. Между прочим, вследствие именно

этого заблуждения рыба была семитическими религиями включена в

список постных блюд и ею не брезговали лакомиться даже

праведники. Боже упаси их осуждать: религиозный опыт души, как

велик и высок он ни был бы, не покрывает опыта науки (как и

наоборот); наука же тогда находилась в детском возрасте, и

никто, даже праведники, не ответственны за мысль, будто

холоднокровные животные не испытывают боли. Но ведь теперь-то

мы знаем, что это чушь. Теперь-то ведь понимаем, что рыба,

болтающаяся на крючке или извивающаяся на песке, корчится от

боли, а не от чего другого! Ну, так как же? Белые ризы

поэтического созерцания, которыми мы облекаемся в буколические

часы сидения с удочкой, - не забрызгиваются ли они до омерзения

кровью, слизью, и внутренностями живых существ, тех самых,

которые резвились в прозрачной воде и могли бы жить и дальше,

если бы не наша, с позволения сказать, любовь к природе?

Встречаются еще рассуждения такого рода: в животном мире

все основано на взаимопожирании, с какой же стати человеку быть