документ, как в исповедь, тогда
уяснится само собой, что это за падение и что за гибель.
Третий том - это, в сущности, уже пепелище. Душевное
состояние поэта ужасно.
Ты изменил давно,
Бесповоротно.
Непробудная ночь плотно обняла все - и землю, и то, что
под ней, и то, что свыше. Одна беспросветная страница сменяется
другой, еще кромешнее. Клочья, уцелевшие в памяти от
трансфизических странствий, переплетаются с повседневностью в
единый непрерывный кошмар. Вспоминается стих Корана: 'Один мрак
глубже другого в глубоком море'.
Не таюсь я перед вами,
Посмотрите на меня:
Я стою среди пожарищ,
Обожженный языками
Преисподнего огня.
Вот в эти-то годы и была написана Блоком коротенькая
статья-воспоминание 'Рыцарь-монах', та самая, с напоминания о
которой я начал эту главу. Заголовок - странный, вне
метаисторического толкования не имеющий смысла. Каким рыцарем
был при жизни Соловьев - человек, во весь век свой не
прикоснувшийся к оружию, доктор философии, лектор, кабинетный
ученый? и каким монахом - он, никакого пострига никогда не
принимавший, обета целомудрия не дававший и, несмотря на всю
свою православную религиозность, живший обыкновенной мирской
жизнью? Но Блок и не говорит о таком Соловьеве, каким он был.
Он говорит о том, каким он стал. Каким он видел его, спустя ряд
лет, где-то в иных слоях: в темных длинных одеждах и с руками,
соединенными на рукояти меча. Ясно, что и меч был не
физический, и рыцарство - такое, какое предугадывают лишь
'Рыцарь бедный', и монашество не историческое, не в Энрофе, но
не от мира сего.
Ничего нет более закономерного, чем то, что рыцарь
Звенты-Свентаны не оставлял младшего брата, который мечтал
таким рыцарем стать даже после измены. Но что именно
совершалось во время их трансфизических встреч, какие круги ими
посещены были, от каких действительно и окончательно
непоправимых срывов он спас поэта - это, конечно, должно
остаться неприкосновенной тайной Александра Блока.
Но из того, что было показано Блоку в потусторонних
странствиях этой поры его жизни, проистекло наряду с другими
одно обстоятельство, на которое мне хочется указать особо. Блок
и раньше, даже в период Прекрасной Дамы, показал, что
провидческою способностью в узком смысле этого слова, то есть
способностью исторического предвозвещения, он обладал, хотя
редко ею владел. Стоит вспомнить стихотворение, написанное за
два года до революции 1905-го: '...Все ли спокойно в народе? -
Нет. Император убит', - и в особенности, его окончание:
- Кто ж он, народный смиритель?
- Темен, и зол, и свиреп:
Инок у входа в обитель
Видел его - и ослеп.
Он к неизведанным безднам
Гонит людей, как стада...
Посохом гонит железным...
- Боже! Бежим от Суда!
Теперь эта способность обогатилась новым опытом, но
опытом, связанным только с демоническими мирами. Поэтому мы не
найдем у Блока никаких пророчеств о грядущем Свете, об
отражении Звенты-Свентаны в исторической действительности
будущих эпох, о Розе Мира, о золотом веке человечества. Но
страшное стихотворение 'Голос из хора' рисует далекую грядущую
эпоху: ту, когда после господства Розы Мира над всем
человечеством придет величайший враг и ее и всякой духовности,
- тот, кого Гагтунгр выпестывает столько веков.
И век последний, ужасней всех,
Увидим и вы и я.
Все небо скроет гнусный грех,
На всех устах застынет смех,
Тоска небытия...
Весны, дитя, ты будешь ждать -
Весна обманет.
Ты будешь солнце на небо звать -
Солнце не встанет.
И крик, когда ты начнешь кричать,
Как камень, канет...
Но исторической и метаисторической развязки всемирной
трагедии первого эона ему не дано было знать: этого утешения он
лишил себя сам своими падениями, замглившими его духовные очи
ко всему, что исходило от Высот, а не от бездны.
После 'Земли в снегу' он прожил еще двенадцать лет. Стихи
рождались все реже, все с большими интервалами - памятники
опустошенности и поздних, бессильных сожалений. А после 'Розы и
креста' и художественное качество стихов быстро пошло под
уклон, и за целых пять лет ни одного стихотворения, отмеченного
высоким даром, мы не найдем у Блока. В