Даниил Андреев

Роза мира (часть 4)

придет в голову хоть одному чуткому исследователю,

будто центральный женский образ 'Снежной маски' - конкретная

женщина, любимая поэтом, актриса такого-то театра, Н. Н.

Волохова? Тонкая, умная, благородная Волохова, по-видимому,

никогда (насколько можно судить по ее неопубликованным еще

воспоминаниям) не могла понять до конца пучин этой любви к ней:

понять, кого любил Блок в ней, за ней, сквозь нее. Это ее

непонимание сознавал, кажется, и сам Блок:

Меж всех - не знаешь ты одна,

Каким рожденьям ты причастна,

Какою верой крещена.

Ведь не попусту же, в конце концов, это многозначительное

заглавие: 'Снежная маска'! Недаром же все время проходит мотив

маскарада, мотив женского лица, скрытого от взоров. Можно

сказать, в некотором смысле, что для Блока сама Волохова была

маскою на лице женственной сущности, неудержимо увлекающей его

то ли в вихри звезд и вьюг, то ли вниз и вниз, в трясины

Дуггура.

Разумеется, не на каждое стихотворение Блока следует

смотреть под таким углом зрения. Многие чудесные стихи его

совершенно свободны от всякой душевной мути. Но я говорю здесь

об основном его пути, о линии его жизни.

В глубоких сумерках собора

Прочитан мною свиток твой;

Твой голос - только стон из хора,

Стон протяженный и глухой.

Таким обращением некоей женственной сущности к поэту

начинается одно из стихотворений, которое Блок даже не решился

напечатать. Начало, перекликающееся со стихами его юности,

когда входил он 'в темные храмы', совершая 'бедный обряд': там

ждал он 'Прекрасной Дамы в мерцаньи красных лампад'. Не

Прекрасная ли Дама и сейчас мерцает своему погибающему певцу?

Что говорит она? Чем утешит, чем обнадежит? - Но голос звучит

холодно и сурово, едва доносясь из других, далеких, инозначных

слоев:

Твои стенанья и мученья,

Твоя тоска - что мне до них?

Ты - только смутное виденье

Миров далеких и глухих.

И испытать тебя мне надо;

Их много, ищущих меня,

Неповторяемого взгляда,

Неугасимого огня.

И вот тебе ответный свиток

На том же месте, на стене,

За то, что много страстных пыток

Узнал ты на пути ко мне.

Как будто бы очень похоже на Прекрасную Даму. Прекрасной

Даме, госпоже небесных чертогов, человек, может быть, тоже

кажется видением миров далеких и глухих. Говорящая теперь

утверждает, что его страдание, томление и тоска были о ней. Но

о ком же они были, как не о Прекрасной Даме? Значит, мы слышим,

наконец, в этих стихах или голос Прекрасной Дамы, или кого-то,

говорящего ее голосом. Так что же начертывает она в 'ответном

свитке' сердцу, ее ищущему:

Кто я, ты долго не узнаешь,

Ночами глаз ты не сомкнешь,

Ты, может быть, как воск, истаешь,

Ты смертью, может быть, умрешь.

.......................

И если отдаленным эхом

Ко мне дойдет твой вздох 'люблю',

Я громовым холодным смехом

Тебя, как плетью, опалю!

Так вот она кто! Пускай остается неизвестным ее имя - если

имя у нее вообще есть, - но из каких мировых провалов, из каких

инфрафизических пустынь звучит этот вероломный, хищный голос, -

это, кажется, яснее ясного. Госпожа... да, госпожа, только не

небесных чертогов, а других, похожих на ледяные, запорошенных

серым снегом преисподних. Это еще не сама Великая Блудница, но

одно из исчадий, царящих на ступенях спуска к ней, подобное

Велге.

'Здесь человек сгорел' - эту строку Фета взял он однажды

эпиграфом к своему стихотворению:

Чтобы по бледным заревам искусства

Узнали жизни гибельный пожар!

Но в чем же, собственно, заключается пожар жизни и что в

нем было гибельного? Блок всю жизнь оставался благородным,

глубоко порядочным, отзывчивым, добрым человеком. Ничего

непоправимого, непрощаемого, преступного он не совершил.

Падение выражалось во внешнем слое его жизни, в плане деяний

только цепью хмельных вечеров, страстных ночей да угаром

цыганщины. Людям, скользящим по поверхности жизни, даже

непонятно: в сущности, какое тут такое будто бы ужасное

падение, о какой гибели можно говорить? - Но понять чужое

падение как падение могут только те, кому самим есть откуда

падать. Те же, кто сидит в болоте жизни, воображают, что это в

порядке вещей и для всех смертных. Когда вчитаешься в стихи