живыми, стеклянные глаза смотрели на безоружного пришельца. За стенами Темной Башни розы Кан' Ка Ноу Рей закрылись до следующего рассвета. Часть разума Роланда еще удивлялась тому, что он все таки здесь; что одно за другим ему удалось преодолеть все препятствия, которые встретились на тропе, ни на йоту не отступив от первоначального замысла. «Я похож на роботов Древних людей, — подумал он. — Они или выполняют задачу, ради выполнения которой их создали, или разбиваются в лепешку, стараясь ее выполнить».
Другая часть разума не удивлялась, нисколько. Этой части приходили те грезы, что и, должно быть, приходили Лучам, эта более темная часть вновь подумала о роге, выпавшем из пальцев Катберта… Катберта, который встретил смерть, смеясь. Рог мог и до сего времени лежать там, где и упал, на каменистом склоне Иерихонского холма.
«И, разумеется, я видел эти комнаты прежде! Они, в конце концов, рассказывают мне мою жизнь».
Действительно, рассказывали. Этаж за этажом, история за историей (не упоминая смерть за смертью) поднимающиеся комнаты Темной Башни пересказывали события жизни Роланда Дискейна и его поисков Темной Башни. В каждой лежало напоминание о прошлом, в каждой стоял особый запах. Некоторым годам посвящалась не одна комната, а несколько, но на каждый год приходилась хотя бы одна. И после тридцать восьмой комнаты (тридцать восемь — дважды по девятнадцать, если вы сразу не обратили на это внимание) у него возникло желание больше никуда не заглядывать. Потому что в этой комнате стоял обгоревший столб, к которому ранее привязали Сюзан Дельгадо. Он не вошел в эту комнату, но посмотрел на стену. В этом не мог ей отказать. «Роланд, я люблю тебя!» — кричала Сюзан Дельгадо, и он знал, это правда, потому что узнать Сюзан он мог только по ее любви. Ибо, несмотря на любовь, ее все же сожгли.
«Это место смерти, — думал он, — и не только здесь. Все эти комнаты. Все этажи».
«Да, стрелок, — прошептал голос Башни. — Но только потому, что такими их сделала твоя жизнь».
7 Стоя снаружи, Роланд решил, что высота Башни порядка шестисот футов. Но, заглянув в сотую комнату, а потом в двухсотую, подумал, что по шестьсот футов подъема отмерял уже раз восемь, и дистанция, оставленная позади, приближалась к расстоянию, которое его друзья с американской стороны называли милей. Такого количества этажей просто не могло быть, не существовало Башен высотой с милю, но он все поднимался и поднимался, чуть ли не бегом, и совершенно не уставал. Однажды в голову пришла мысль, что до вершины