сумку вокруг
талии, как думал раньше. Вместо этого он вытащил из нее тяжелый зеленый
браслет и, положив его на подушку рядом с Рорэмой, засунул сумку обратно в
чемодан.
Он плотно закрыл свои глаза. Его ум вернул назад тот день, когда он,
прельщенный возможностью хорошо заработать, эмигрировал в Венесуэлу почти
двадцать лет назад. Тогда ему было всего двадцать шесть лет. Уверенный,
что жена и двое детей вскоре присоединятся к нему, первые несколько лет он
оставался в Каракасе. Откладывая деньги, он жил в дешевых гостиницах,
поближе к строительным объектам, на которых работал. Каждый месяц он
посылал часть своих сбережений домой.
Несколько лет спустя он наконец понял, что его жена сюда не приедет.
Он уехал из Каракаса и стал работать на периферии. Письма из дома доходили
до него все реже и реже, а затем перестали приходить вообще. Он перестал
отсылать деньги, и по примеру многих своих товарищей, начал откладывать
жалование и скупать драгоценности. Ему хотелось вернуться в Италию
богатым.
- Богатым, - прошептал Гвидо Микони, защелкивая кожаный ремень
чемодана. Он задумался, почему это слово не вызывает больше привычного
волнения.
Он взглянул на Рорэму, лежащую в постели. Ему уже будет не хватать
ее. Воспоминания перенесли его почти на десятилетие, к тому дню, когда он
впервые увидел Рорэму во внутреннем дворе своей дешевой гостиницы, где он
разогревал на примусе спагетти. У нее были ввалившиеся глаза, и платье,
которое она носила, было слишком велико для ее худого маленького тела; ее
можно было спутать с одним из тех подростков, которые приходили сюда
посмеяться над иностранцами, особенно над итальянскими строительными
рабочими.
Но Рорэма приходила сюда не для того, чтобы потешаться над
итальянцами. Днем она работала в пансионе, а ночью за несколько монет
делила постель с мужчинами. На досаду своим подругам она преданно
привязалась к Гвидо и даже отказалась спать с кем-либо еще, не соглашаясь
ни на какие деньги. Однако однажды она исчезла. Никто не знал, где ее
искать, никто не знал, куда она ушла.
Пять лет спустя он вновь увидел ее. По какому-то необъяснимому
капризу, вместо того, чтобы вывести команду к казармам на то место, где
они строили фабрику и фармакологическую лабораторию, он поехал на автобусе
в город. Здесь на автобусной станции, как будто ожидая его, сидела Рорэма.
Прежде чем он полностью оправился от неожиданности, она позвала
маленькую девочку, которая играла неподалеку. - это Канделярия, - заявила
она и невинно улыбнулась. - ей четыре года, и она твоя дочь.
Было какое-то безудержное ребячество в ее голосе, в ее выражении
лица. Он не смог сдержать смеха. Слабая и тонкая, Рорэма выглядела скорее
сестрой, а не матерью ребенка, стоящего рядом с ней.
Канделярия молчаливо смотрела на него. Затаенное выражение ее темных
глаз было выражением старого человека. Она была довольно высока для своего
возраста. Ее лицо было так серьезно, что его нельзя было назвать детским.
Но оно тут же стало симпатичной детской мордашкой, когда Канделярия
вернулась к своей игре. Когда же она посмотрела на него опять, проказливый
лучик блеснул в ее глазах. - идем домой, - сказала она, взяв его за руку и
потянув за собой.
Не в состоянии сопротивляться твердому давлению ее крошечной ладони,
он пошел с ней по главной улице на окраину города. Они остановились перед
небольшим домом, окруженным рядами колосьев, по которым волнами
перекатывался ветерок. Цементные блоки были неоштукатурены, а рифленые
цинковые листы на крыше были закреплены на месте большими камнями.
- Наконец-то Канделярия привела тебя сюда, - заявила Рорэма, принимая
у него из рук небольшой чемоданчик. - а я уже почти перестала верить, что
она родилась ведьмой. - она позвала его внутрь небольшой передней, которая
переходила в широкую комнату, пустую, если не считать трех стульев,
расставленных у стен. Ступенькой ниже находилась спальня, разделенная
занавеской на две части. В одной из них под окном стояла двуспальная
кровать, на которую Рорэма бросила его чемодан. На другом краю комнаты
висел гамак, где, по-видимому, спала малышка.
Следуя за Рорэмой, он прошел по короткому коридору на кухню и сел у
деревянного стола, который стоял посреди комнаты.
Гвидо Микони взял руки Рорэмы в свои и, как ребенку,