где они, – проговорил он, – и потом, мне на это наплевать. Завтра я увезу свое семейство из города.
– Увезешь? – ошеломленно повторил незнакомец. – Куда? Для тебя единственный шанс уцелеть – это уничтожить дампира.
Торет скривил губы в гримасе, лишь отдаленно похожей на усмешку:
– Знавал я уже одного любителя напевать эту песенку. Теперь его кости превратились в прах, а на прахе стоит таверна дампира. Месть, видишь ли, – дорогое удовольствие.
Голос незнакомца дрогнул от неприкрытой злости:
– Теперь на закате стражники запирают городские ворота. Никто не может ни войти в город, ни его покинуть. Даже решетки на стоках, которые выходят в залив, теперь заперты и днем и ночью. А уж перелезать через все крепостные стены Белы – занятие в лучшем случае трудное, а в худшем – опасное.
Торет отвернулся, с новой силой ощутив бесцельность и безысходность своего нынешнего существования.
– Мало же ты обо мне знаешь, если думаешь, что я не сумею проскользнуть между смертными стражниками. Убирайся прочь и больше сюда не возвращайся.
Он услышал за спиной шаги и круто развернулся. Незнакомец подошел совсем близко. Странное напряжение отразилось на его холеном лице – словно он только что принял важное решение.
– Или мне приказать Тибору, чтобы тебя вышвырнул? – осведомился Торет.
Незнакомец открыл было рот, но тут же закрыл. И отступил на шаг, обретая обычное бесстрастие.
– Как пожелаешь, – бросил он и, повернувшись, вышел из гостиной. Торет последовал за ним и, убедившись, что тот ушел, запер входную дверь на засов.
– Тибор!
Бывший матрос тотчас появился в вестибюле:
– Да, хозяин?
– Когда вернется Чейн, впусти его – и больше никого. Если снова придет этот человек, прогони его прочь. Понял?
– Да.
Торет поднялся по лестнице на верхний этаж. Он устал, он совсем обессилел, он отчаянно нуждался в крови, но, по крайней мере, ему теперь было совершенно ясно, что делать дальше. Не постучавшись, он вошел в спальню Сапфиры. Она одевалась перед большим овальным зеркалом.
– Торет! – вскрикнула она в притворном удивлении. И внимательно оглядела его с головы до пят.
Торет знал, что он бледнее обычного и один глаз у него до сих пор закрыт, но зато он переоделся в свежую тунику, которая надежно прикрыла остальные его раны. Сапфира зашнуровывала корсаж красного бархатного платья, и вид этого наряда неожиданно тронул Торета. Он вспомнил, что Тиша наряжалась иногда в красный бархат, хотя и не такого кричащего оттенка. Сапфира капризно надула полные губы, состроила злую гримаску