Я переживал всем своим существом.
Мысль текла дальше, вскрывая очаги памяти. Касание первого из них мгно-
венно переменило мои настроения: 'Так вот почему тюль была снята'. 'Ах
вот почему ты тогда испугалась, когда я уловил запах курева от те-
бя'. Мысль, что подобное, если не большее происходило и раньше, когда я
дышал ее именем, меня шокировала. Теперь я думал иначе: 'Нет. Если бы ты
сидела на одном стуле, ты была бы доверчивей'. Право судить ее, кото-
рое я получал от своей чистоты, рождало теперь и искреннее сострадание
к ней. Оно усиливалось и тем, что, вспоминая ее озаренное лицо, я по-
нял, что она только в тот момент поняла, что в восприятии ее, я по
чистоте и непосредственности отношения к ней, был ребенком. Раньше я
несколько раз на ее эффектное, подчеркивающее мою мужскую силу, обра-
щение, говорил ей печально: 'Ты не со мной разговариваешь'. Что мне бы-
ло делать?Я ее любил и ненавидел. Последнее - не только из-за себя. Все
это происходило ведь при Даниле, отправленном спать в другую комнату
насильно. Теперь мне стали ясны многие детали его поведения. Я опять
застонал. Я и освобождался от нее чистотой. Но я был и привязан к ней
душой. И не только ей. И собой тоже. Как-то я сказал ей, что я ее никому
не отдам. 'Почему я ушел? Мне надо было начистить фас этому Сереже и
отправить его вслед за своим другом. А потом ей дать втык',-внезапно
меняла направление мысль. Тогда бы я и сдерживал бы и свое слово и по-
лучал бы практически полную свободу действий по отношению к ней, и
прав на нее, из чего я выбирал второе. Но я проиграл и проигрывал. Более
того: я был привязан к ней и своими идеалами человека, которые были в
ней и которые, я знал, были не только моими. 'Если ты такой сильный и
принимаешь человека целиком, у тебя сейчас есть полная возможность
продемонстрировать это',-думал я. Но я не хотел этого, так как чувство-
вал себя оплеванным с головы до ног, а она и сейчас оставалась свобод-
ной. Предложение свадьбы сейчас представлялось окончательным унижением
меня в ее глазах и казалось абсурдным. 'Вот это жизнь!-думал я.-Это не
у матушки под крылом прохлаждаться'. Матушка тем временем уехала. Я не
знал куда себя деть. Я сутками лежал на диване и думал: 'Ну, почему,
почему так?' Огород требовал своего. Я ехал туда. Лопата валилась из
рук. Мне ничего не было нужно.
Ъ_Набор нового опытаЪ..
Я включал музыку и слушал 'Алису', 'Машину времени'. Особенно
'Алиса' производила на меня впечатление. Я завидовал силе Константина
Кинчева, и мне казалось, что мне до такой силы далеко. В песне 'Если бы
мы были взрослее' Александра Кутикова есть слова:
'Я очки терял, я не понимал, что можно проиграть.
Но, но меня спасло, что в те годы, в те годы
я не любил считать.'
У меня вставал вопрос какие очки и что считать. Павитрин как-то с
радостью воскликнул:'Я знаю почему первая эманация от человека идет
обычно отрицательная, а потом все плохое исчезает, и человек кажется
хорошим. Потому что он открывает свою душу, и все плохое растворяется в
последущем'. У меня возникала куча вопросов-не лицемерит ли этот чело-
век? Почему в его психике есть плохое? Значит он способен на плохое?
Но ведь душа же одна? То есть в ней плохое сожительствует с хорошим. И
как с таким человеком общаться? Как с хорошим или плохим? Слова Алек-
сандра Кутикова я понимал, что в детстве, когда люди открыты душой,
они не ведут счет отданного, и так же жил и он. А с возрастом он стал
рассчетливей, включая счет блоков отданной души. Эта песня стала для
меня ностальгической, так как в ней человек с уверенностью пел, ут-
верждая совсем не мои идеалы. Так благодаря Павитрину и Александру Ку-
тикову в мой обиход вошли понятия 'счет отданной души', ее количества,
а также 'закрытие и открытие души'.
Границами каждого ее блока становился кашель, плевки и некоторые
другие приемы, которыми люди пользуются во время общения. Среди этих
приемов были и придуманные мной, например использование повелительной
формы глаголов.
И тут судьба мне опять подбросила Славу. Мы с ним учились вместе
в СПТУ. Потом я уехал на запад. Он, я узнал позднее, попал в тюрьму на
5 лет. Мы встретились раз. Он был мрачен, соответственно времени, ко-
торое переживал город и вся страна. Второй раз его лицо несколько
просветлело. Я продолжал приглашать его в гости. Я хотел стать бальза-
мом его душе, хотя своя и разрывалась.